Изменить размер шрифта - +
Как раз в эти утренние часы Дени и Марш доверительно общались между собой, подтверждая свою дружбу, несмотря на некоторое напряжение, накладываемое ревностью.

Итак, во время одной из тех утренних бесед по веранде Марш сделало заявление, которое привело к концу их отношений. Я лежал в постели, свалившись от приступа неврита, но сумел сойти с кровати и вытянуться на переднем диване комнаты поблизости от длинного окна. Дени и Марш были снаружи, и мне не удавалось расслышать все, о чем они говорили. Они беседовали на тему искусства, о тех загадочных причудливых элементах, что необходимы художнику в качестве импульса к созданию подлинного шедевра, когда Марш внезапно уклонился от абстрактных рассуждений и перешел к конкретному предмету, который он, должно быть, подразумевал с самого начала.

«Я полагаю, — говорил он, — никто не может выразить, что придает некоторым пейзажам или предметам эстетическую значимость в глазах отдельных людей. В основном, конечно, это должно быть связано с хранящимися в подсознании каждого человека ассоциациями, причем не может быть даже двух людей с равными чувствительностью и восприимчивостью. Мы, декаденты, представляем собой художников, для которых все обычные вещи утратили всякое эмоциональное или образное значение, но никто из нас одинаково не реагирует на одни и те же экстраординарные явления. Возьми, к примеру, меня…»

Он сделал паузу и продолжил.

«Я знаю, Денни, что могу сказать тебе это, поскольку ты обладаешь столь поразительно неиспорченным характером — чистым, прекрасным, прямым, целеустремленным и тому подобное. Ты не станешь неправильно истолковывать мои слова, как это сделал бы какой‑нибудь лукавый слабохарактерный человек».

Он снова запнулся.

«В самом деле, я думаю, что знаю то, что мне необходимо для новой стимуляции воображения. У меня появилась смутная идея насчет этого еще в ту пору, когда мы были в Париже, но теперь я совершенно уверился. Дружище, эта идея связана с Марселин, ее лицом и волосами, которые рождают ряд призрачных образов. Это не просто внешняя видимая красота, хотя, видит Бог, и ее достаточно, но нечто особенное, сугубо индивидуальное, чего нельзя точно выразить. Ты знаешь, в последние несколько дней я почувствовал присутствие такого стимула настолько остро, что, честно говоря, смог бы превзойти себя — создать настоящий шедевр, если бы у меня были краски и холст в те моменты, когда ее лицо и волосы волновали и возбуждали мое воображение. В этом есть что‑то сверхъестественное, потустороннее, относящееся к туманной древности, которую представляет Марселин. Я не знаю, сколь много она рассказала тебе об этой своей черте, но, уверяю, эта черта весьма значительна. Она имеет какие‑то таинственные связи с вне…»

Какое‑то изменение в выражении лица Дени в этот момент, видимо, остановило говорящего, после чего последовал длительный период тишины. Я был чрезвычайно взволнован, поскольку не ожидал такого развития разговора, и задавался вопросом, о чем думает мой сын. Мое сердце бешено колотилось, и я, как мог, напряг свой слух. Затем Марш продолжил.

«Конечно, ты ревнуешь — я понимаю, как должны были прозвучать мои слова, но я могу поклясться, что у тебя нет повода для ревности».

Дени не отвечал, и Марш снова заговорил.

«По правде говоря, я никогда не мог бы влюбиться в Марселин — я не мог бы стать даже ее близким другом в самом доверительном смысле. Почему, черт побери, я чувствовал себя лицемером, общаясь с ней эти дни?»

Дело в том, что одна ее часть каким‑то образом гипнотизирует меня — очень странным, фантастическим и ужасным образом — также как другая ее часть гипнотизирует тебя, аномально очаровывая. Я вижу в ней нечто, или если быть более точным в психологическом отношении — нечто вне ее — чего ты вообще не видишь. Нечто, выражающее яркие зрелища образов из забытых бездн, возбуждающее во мне желание рисовать невероятные предметы, которые исчезают, лишь только я пытаюсь рассмотреть их внимательнее.

Быстрый переход