Подозревая, что художник пришел к ним уже сильно под мухой, Уильям помог ему встать, и Роулендсон крепко вцепился в его руку.

— О, господи, — бормотал он, пошатываясь. — Какая мощь и какое изящество! Вы оказали мне большую честь, мистер Айрленд, показав свои сокровища.

— Нет, честь оказали нам вы, — возразил Сэмюэл Айрленд, не желавший прозябать в тени сына.

— Вы человек искусства, сэр, — заметил Уильям. — Вы способны оценить эти сокровища по достоинству.

— Знаю, — ответил Роулендсон, не выпуская руки Уильяма.

— В таком случае объясните мне одну вещь. Бард говорит, что самая правдивая поэзия — самый большой вымысел…

— По-моему, это из «Бесплодных усилий любви».

— Не намекает ли он на то, что подделка восхищает нас больше всего?

— У Шекспира это всего лишь причудливая фигура речи. — Роулендсон стал игриво перебирать пальцы Уильяма. — Подделка никогда не может быть правдивее оригинального произведения. Иначе снова воцарился бы хаос. — Он плюхнулся на стул и допил стакан. — Впрочем, все это меня не слишком интересует.

— Я только задал вопрос.

— Ваше дело — не вопросы задавать, мистер Айрленд. Ваше дело — давать на них ответы. Разыскивать нам новые документы!

Потом пошли и другие посетители, а когда Сэмюэл Айрленд поместил в «Морнинг кроникл» объявление об открытии «Музея Шекспира», их число резко выросло.

Тем временем Уильям откопал несколько бумаг, косвенно связанных с Шекспиром: письмо к нему графа Саутгемптона, судебную повестку за неуплату церковной подати, короткую записку от Ричарда Бёрбеджа о театральном реквизите. Вскоре книжная лавка стала действительно походить на музейный зал, в котором выставлены всевозможные достопримечательности, связанные с Шекспиром. Уильям не имел ни малейшего желания вникать в дела музея. Эта роль отводилась его отцу. Айрленд-старший уже сшил себе в заведении «Джексон и сын», что на Грейт-Тернстайл-стрит, темно-зеленый сюртук. У двери в музей сидела Роза Понтинг с шитьем в руках. Считалось, что она следит за сохранностью зонтов и пальто посетителей, но Сэмюэл Айрленд втайне надеялся, что ее будут принимать за привратницу, взимающую входную плату. Роза ничуть не возражала, когда ей в руку совали серебряные монетки, и ловко переправляла их в большую кошелку, где лежал ее веер, коробочка с нюхательным табаком, кошелек и носовой платочек. Посетителей она встречала одними и теми же словами:

— Пьеса находится в застекленном шкафу слева, там увидите и письма. Квитанции и счета — на соседнем прилавке. Просим не трогать стекло и не плевать на пол.

Эта роль ей очень нравилась. Еще девочкой она помогала матери, торговавшей фруктами в палатке на рынке Уайтфрайерз. Изо дня в день она с неизменным восторгом вплетала свой голосок в ежедневный рыночный гомон, зазывая до хрипоты: «А вот пипин шафранный!» И теперь она неотступно следила за порядком в лавке, глаз не спуская с экспонатов. Она знала, как отзываются половицы на поступь каждого домочадца и, когда кто-то чужой норовил взобраться по лестнице наверх или зайти за прилавок, немедленно пресекала эти попытки. Если какой-нибудь посетитель решался хотя бы подышать на стекло, она сразу поворачивала голову и свирепо смотрела на нарушителя. К самому Шекспиру она относилась без интереса и любопытства. Но была довольна, что Уильям таким неожиданным способом и так успешно поправляет дела семьи.

В том, что она тоже член семьи, у Розы сомнений не было. На самом деле они с Сэмюэлом Айрлендом давно уже тайно поженились. Деловито, без всякой торжественности их обвенчал в Гринвиче судовой священник; только на этом условии Роза соглашалась переехать на Холборн-пассидж.