— Спасибо, Озара, — поблагодарил я женщину. Лист с записями я убрал в ящик стола к прочим заметкам важности ниже средней. — Наверное, много он потратил?

— Очень много, — подтвердила она. — Ещё и подождать пришлось, чтобы у меня ассортимент обновился, чтобы он получил всё, что хотел. Повезло ему, что амулеты дешёвые и продаются в сотнях лавок буквально горстями.

«Несколько месяцев назад я за десяток таких дешёвок готов был отдать очень многое, — подумал я. — Эх, течёт время, всё меняется».

Этот день оказался богатым на события и новости. В четвёртом часу ко мне постучался волколак с сообщением, что в «котле» немцы устроили очередную перестрелку между собой. К границе рунных камней вышли три десятка гитлеровских вояк, у которых на пятках сидела сотня озлобленных бывших их товарищей. Первые кричали и махали листовками, которые несколько раз разбрасывали в «котле» соколы. Вторые пытались их прикончить. Оборотни, постоянно дежурившие рядом с местом заточения моих врагов и контролирующие каждых их шаг, отогнали их меткой стрельбой. Потом они вытащили унтера из первой группы, проведя его мимо рунных камней, и доставили в лагерь.

— Введи его и скажи кому-нибудь, чтобы горячего чая принесли сюда и что-нибудь перекусить. Сухарей хотя бы, — сказал я.

Спустя две минуты в комнату вошёл натуральный бродяга. Он был одет в лохмотья, из которых торчали пучки сухой травы. Лицо заросло неровной жидкой бородкой, и было испятнано язвочками и пятнами обморожений, свежих и полузаживших. Губы почернели и потрескались, глаза глубоко запали. Выглядел он немногим лучше, чем солдаты Кулебякина в лагере.

— Здравствуйте, господин офицер, — сипло произнёс он, сделав два шага от порога, потом попытался принять строевую стойку и представился. — Фельдфебель-радист Кранке.

— Садись, — я указал на лавку у стены справа от входной двери, не став отвечать на приветствие. — Зачем ты пришёл ко мне, фельдфебель?

— Позволите? — получив мой кивок в качестве ответа, он полез за пазуху и достал оттуда грязный и мятый листок бумаги, в котором я опознал одну из собственных листовок. — Здесь написано, что вы простите тех, кто бросит оружие и согласится служить вам. Я и мои товарищи готовы на это.

Его аура сообщала, что говорит он искренне. Помолчав с минуту, дав понервничать немцу, я произнёс:

— Служба мне будет означать, что тебе придётся воевать со своими соотечественниками. Ты сможешь поднять против них оружие?

— Я уже поднял, — он опустил взгляд в пол. — Три дня назад я убил ножом шутце из своего отделения, который хотел сдать нас всех — тех, кто хочет прекратить этот Ад. А сегодня убил как минимум ещё одного из своих боевых товарищей, которые решили до конца выполнять свой долг.

«Не врёт».

В этот момент в комнату вошёл Прохор с Машей. Беролак нёс большой дымящийся паром самовар, а у девушки в руках был поднос с чем-то съестным, накрытый вышитым холщовым полотенцем.