— Ты совсем как маленький храбрый виклюк.

— Я не безумна!

— Я знаю, Гратиана.

Он наклонился и поцеловал ее руки. Губы Пэн сложились в «О», и она заерзала от силы трепета, пронзившего ее руки и дошедшего до самого сердца.

Он взглянул на нее, хмуря брови.

— С трудом верится, что твои родители сослали тебя сюда.

— О, ты не понимаешь. Это был единственный выход. Я была в опасности со своим предвидением. Если бы меня обвинили в колдовстве, они пострадали бы вместе со мной.

— Божье дыхание, отцу и матери полагается защищать своего ребенка, а вместо этого ты защищала их.

Беспокойство заставило ее грудь гореть, а к глазам снова подступили слезы. — Нет, нет. Ты не понимаешь. Они любили меня.

Он не ответил. Она встретила его пристальный взгляд, уговаривая понять и, наконец, он улыбнулся печальной улыбкой.

— Конечно, любили. Какой же я дурак. Как они могли не любить…

Она повернула голову, поскольку он сделал паузу и уставился на что-то за ее плечом. Она оглянулась, но там ничего не было. Теперь же он смотрел на нее.

— Ты подразумевала именно то, что сказала?

Пэн избегала его пристального взгляда.

— Не помню, чтобы говорила что-либо важное.

— Ты маленькая трусишка. Там на утесах, перед тем как убежать, ты сказала, что влюбились в меня.

Он подвинулся, чтобы сесть рядом с ней, но она стремительно отбежала назад, в угол у окна. Когда же он придвинулся поближе, она оказалась в ловушке, съежилась и, вцепившись руками в юбку своего платья, начала мять ее. Она почувствовала, как его дыхание скользнуло по ее уху. Крошечные молнии пробежали по ее телу.

— Ты подразумевала именно то, что сказала, моя Гратиана?

Он все равно знал, так что Пэн удалось кивнуть. Дыхание у ее уха стало горячим, а затем на смену ему пришли губы и мягкий поцелуй. Пальцы сжали ее подбородок, и она посмотрела на него. Он тоже поглядел на нее, торжественный и нежный.

— Поистине, мой милый маленький виклюк, я думаю, что мне нравится этот сжимающийся пион так же сильно, как и моя соблазнительная чародейка, или моя глупая озорница.

Она облизнула губы.

— Ты же не думаешь, что я одержима дьяволом?

— Феей с безумием в крови, возможно, но никак не дьяволом.

Она молчала, когда его рот приблизился к ее, затем подумала кое о чем.

— Ты же не думаешь…

— Иисусе, любовь моя, твои вопросы чертовски несвоевременны.

А потом он поцеловал ее, вбирая ее губы, сминая и открывая их. Волнение наполнило ее, когда Пэн поняла, что получит то, чего хочет, и испугалась, что пропала. И тогда она вышла из угла, прижимаясь своим телом к его и принимая его глубокий поцелуй. Она засунула пальцы под его одежду, ища его грудь. Она гладила его грудь и ощупывала ребра, пока его пальцы в вороте ее платья не отвлекли ее. Сначала они стаскивали, затем рвали, но она была слишком занята своими собственными исследованиями, чтобы заботиться об этом.

— Ты уверена, Гратиана?

Пэн обеими руками освободила его от пояса.

— Снова несвоевременные вопросы.

Он усмехнулся, поднял ее на руки и отнес на кровать. В нетерпении из-за задержки, она успокоилась, только когда поняла, что он собирается снять свою одежду. Она следила за каждым движением, каждой частичкой ткани, каждым дюймом гладкого тела, каждой веной, пробегающей по мускулам.

Краснея от смущения, она тем не менее смотрела на него, побуждаемая своей недавно обнаруженной любовью. Один раз он нагнулся, чтобы поднять свои короткие штаны с пола, демонстрируя одну из немногих округлых частей своего тела.