Старый садовник принес мне корзину с первыми в этом году нарциссами и блестящими глянцевыми листьями вечнозеленых деревьев.

Я внесла последние исправления в композицию и водрузила ее на полированную поверхность стола, надеясь, что мое творение сделало честь прекрасному китайскому кувшину, расписанному в голубых с золотом тонах.

Не могу сказать, что я была слишком довольна жизнью. Особо радоваться было нечему, потому что, переехав из католической школы в Большую Сторожку, я просто сменила одну тюрьму на другую, а мама стала моей новой директрисой, но в каком-то смысле дома было еще хуже, потому что в школе у меня, по крайней мере, были подруги.

Со времени моего приезда в Восдейл я получила несколько писем от Крис и ответила на них. Она была в Лондоне и чудесно проводила там время, но в этом я ей абсолютно не завидовала. Я не любила большие города, мне нравилась дикая природа и сельская местность, такая, как Озерный край, и я была слишком застенчивой по натуре, чтобы вести жизнь, состоящую из одних пирушек. Да еще слишком энергичной, чтобы долгое время не заниматься ничем полезным в жизни. Но работа, которая выпадала на мою долю в мрачной Сторожке, была мне не по душе, а парочка-другая вечеринок совсем бы не повредила.

Чем дольше я тут жила, тем неуютнее чувствовала себя. Атмосфера в доме угнетала, слишком большое количество комнат было закрыто, слишком много мебели затянуто чехлами, коридоры были слишком темные и длинные, а под ними — слишком много сырых подвалов. Что же касается старинных башенок, которые придавали зданию вид замка, то это, по моему мнению, точно была обитель призраков. Я так и не смогла выбросить из головы легенду о Черной Собаке и трагические подробности гибели Мелинды Халбертсон. Я столько об этом думала, что у меня даже появилось нездоровое желание пойти на эту лестницу и своими глазами увидеть то самое место, где разыгралась кровавая драма. Но когда я попросила у мамы разрешение сделать это, она отказала без объяснений.

— Держись в нашей половине, — таков был ее ответ.

Потом была еще ненавистная мисс Форрестер. Сиделка явно не питала ко мне нежных чувств, так же как и я к ней. При встречах она либо холодно кивала мне, либо старалась уязвить и выдавала что-нибудь неприятное типа «Тебе не следует находиться в этой части здания…» или «Не шуми, сэр Джеймс спит…». Одним словом, всегда пыталась поставить меня на место. Но когда я смотрела на нее, то не могла не припомнить ту, другую Рейчел Форрестер, которая так задушевно и с такой страстью говорила с мистером Бракнеллом.

С Лоренсом я не перекинулась ни словом с того самого дня в Эгремонте, когда мы пили чай в кафе. Я даже заставила маму свозить меня в Кесвик в глупой надежде на то, что он окажется там и, может, пройдет мимо, а я смогу хоть мельком взглянуть на него. Но этого, естественно, не произошло, и по приезде домой я уже на все лады обвиняла себя в полном отсутствии гордости. Странно даже думать о мужчине, который был влюблен в Рейчел Форрестер. По крайней мере, я считала, что влюблен.

Я написала Кристине о Лоренсе очень откровенно, должна заметить. Мы с Крис всегда делились Друг с другом своими секретами. Я знала, что она уже нашла себе кавалера. Подруга рассказала мне об этом в письме — и о том, каков он и как он влюблен в нее. Счастливая! Ответ на мое послание был таков:

«Твой Лоренс — просто душка. Он, наверное, невероятно хорош собой. Не сдавайся только потому, что ты думаешь, что он влюблен в эту ужасную сиделку. В школе ты не отличалась смелостью, дорогая, но уж постарайся и хоть теперь сделай что-нибудь! И прекрати повторять, что ты некрасивая. Я показала своему брату Чарльзу твое фото, тому, что служит на флоте, ну ты помнишь.