– Да, – шепчет она.

Я делаю знак двум полицейским, конвоирующим ее. После их ухода наступает гробовая тишина. Я смотрю на Падовани, он на меня. Несмотря на высокомерный вид, в его взгляде читается растерянность. Возвращается Бертран, неся в металлических щипцах два еще влажных снимка.

Он кладет их на мой стол и ждет дальнейших указаний. Я смотрю на фотографии и корчусь от безумного хохота.

– Падо, ты обязательно должен это увидеть! Я подвигаю снимки к нему. Он колеблется, потом, движимый любопытством, смотрит. Его лицо становится белым.

– Очень смешно, – снова шипит он.

Я возвращаю снимки парню из лаборатории.

– О'кей. Сделай мне их побольше. Это для подарков! Бертран исчезает. Я снимаю трубку телефона и набираю номер Ларута.

– Алло! – щебечет телефонистка газеты.

– "Франс суар"? – спрашиваю. – Соедините меня с Ларутом. Это комиссар Сан-Антонио.

Через довольно короткий промежуток времени раздается голос труженика пера. Должно быть, он опять массирует округлости какой-нибудь девки, потому что в трубке слышится кудахтанье.

– Ну что, пополняется ваша коллекция пуговиц от подвязок? – спрашиваю. Он хохочет:

– А, черт, Сан-Антонио... Когда вы позвонили, я держал редкий экземпляр. А как ваше расследование? Продвигается?

– Потихоньку. Заезжайте. У меня для вас есть новости, а главное – фотография, заслуживающая места на первой странице...

– Еду.

Довольный, я кладу трубку на место.

– Ну вот, – говорю я крутому малому, – ситуация выглядит следующим образом. Или ты заговоришь, и я не передам журналисту твой портрет, или будешь молчать, и тогда – хана твоему авторитету... Выбирай...

Он пожимает плечами.

– Ладно, я все скажу... Я вздыхаю с облегчением.

– Слушаю.

– Снимите с меня этот ремень, – ворчит он. – Я из-за него задыхаюсь...

– Дурить не будешь?

– С этими браслетами на руках особо не подуришь. Ну чЕ, обделались?

В жизни надо уметь идти на риск.

– "Обделались"! Что у тебя за выражения, Турок...

Я киваю Берю:

– Отвяжи его.

– Ладно, – соглашается Толстяк. – Но предупреждаю сразу: если он хоть пальцем шевельнет, я расшибу ему морду молотком!

Бандит улыбается. Берю проходит за кресло и расстегивает пряжку ремня.

– Уф, – вздыхает Падовани. – Как хорошо... Он немного распрямляется, делает несколько коротких движений, чтобы размяться, потом улыбается мне.

– Никогда не видел такого безмозглого мусора! – уверяет он.

Тут он отпихивает Пино и бросается к открытому окну. Берюрье выкрикивает ругательство, но вмешаться мы не успеваем. Турок совершает великолепный прыжок головой вперед.

В окне остается только прямоугольник чистого голубого неба.

Я мысленно считаю: «Один... два... три... че...» Удар. Да еще какой. На асфальт двора плюхаются сто кило мяса, упавшие с четвертого этажа.

Внизу, возле радиофицированной машины, лежит разбитое тело Rурка. Подбегают шоферы конторы. Один из них поднимает голову посмотреть, с какой высоты этот малый спикировал.

– Это вы его выкинули? – спрашивает он.

– Морально – да, – ворчу я.

Берюрье медленно опускает рукава рубашки.

– Вот сволота! – кипит он. – Оставить нас в самый разгар беседы. Ни стыда, ни совести.