Вот потому-то его и попросили явиться на помолвку в двойном качестве — духовного пастыря и друга семьи Хансенов. Они знались уже много лет. Пастор наблюдал, как росли Гульда и Жоэль, любил их так же, как любил он «юного морского волка» Оле Кампа. И ничто не могло доставить ему большего удовольствия, чем этот брак. Он стоил того, чтобы его праздновала вся долина Вестфьорддааля.

Словом, пастор Андресен надел свой белый воротничок, взял молитвенник и одним прекрасным (а впрочем, весьма дождливым) утром направился в Дааль, куда и прибыл в сопровождении Жоэля, встретившего его на полпути. Не стоит и говорить о том, как радушно он был принят в гостинице фру Хансен и какую уютную комнату отвели ему на первом этаже. Пол был устлан свежими ветками можжевельника, наполнившими весь дом благоуханием, словно в часовне.

На следующий день, с утра пораньше, двери маленькой даальской церквушки распахнулись перед пастором и его молитвенником, и в присутствии нескольких друзей и соседей семьи Хансен Оле дал клятву жениться на Гульде, а Гульда — выйти замуж за Оле по возвращении юного моряка из плавания, куда ему предстояло вскоре отправиться. Год ожидания — срок немалый, но когда-то ведь кончится и он, особенно если жених и невеста так уверены друг в друге.

Теперь Оле уже не смог бы без веской причины отвергнуть ту, которую назвал своей невестой. Да и Гульда не сможет нарушить клятвенное обещание, данное ею Оле. И если бы Оле Камп не уехал через несколько дней после помолвки, он бы пользовался теми неоспоримыми правами, какие получают здесь женихи: видеться со своей невестой когда захочется, писать ей когда заблагорассудится, прогуливаться с нею под ручку наедине, а не вместе с другими членами семьи, первым приглашать на танец во время праздников и в прочих торжественных случаях.

Но, увы, Кампу пришлось отправиться в Берген. А спустя неделю «Викен» отплыл на рыбный промысел к берегам Ньюфаундленда. И теперь Гульде оставалось лишь ждать писем, которые жених пообещал присылать со всеми встречными кораблями, держащими курс на Европу.

В письмах, ожидавшихся с таким нетерпением, не было недостатка, они вносили хоть немного радости в дом, погрустневший после отъезда Оле. Плавание началось при благоприятных обстоятельствах, сообщал он. Лов проходил удачно, и выручка ожидалась немалая. Кроме того, в каждом письме Оле намекал на какой-то секрет и богатство, которое тот должен был принести ему. Вот этот-то секрет Гульде и не терпелось узнать, и не меньше ее того желала фру Хансен по причинам, пока неясным.

Дело в том, что фру Хансен день ото дня становилась все более мрачной, беспокойной и замкнутой. И одно происшествие, о котором она ни словом не заикнулась своим детям, еще более усугубило ее тревоги.

Девятнадцатого апреля, то есть три дня спустя после получения письма Оле, фру Хансен одна возвращалась домой с лесопилки, где заказала мастеру Ленглингу мешок стружек для растопки. Неподалеку от гостиницы к ней подошел незнакомый человек. Среди местных такого не было.

— Это вы и есть фру Хансен? — спросил он.

— Да, — ответила она, — но я вас не знаю.

— О, это не важно, — сказал тот. — Я прибыл сегодня утром из Драммена и тотчас возвращаюсь.

— Из Драммена?! — взволнованно переспросила фру Хансен.

— Знаком ли вам некий господин Сандгоист, там проживающий?

— Господин Сандгоист! — повторила Фру Хансен, побледнев при этом имени. — Да… я знаю о нем.

— Ну так вот, когда господин Сандгоист узнал, что я еду в Дааль, он попросил меня передать вам привет.

— И… ничего более?

— Ничего, разве только велел сказать, что, вероятно, сам приедет повидаться с вами в будущем месяце.