К нему подбежали несколько вьетнамцев и попытались вырвать из рук оружие. Но они были слишком маленькие. Они не дотягивались до задранного над головой автомата. Они бегали вокруг командира, как моськи между ног слона. Они тянулись руками, подпрыгивали, дергали вниз рукава гимнастерки. И ничего не могли сделать…

Пока один из них не догадался… И не ударил командира ногой в живот.

Командир охнул и пригнулся. Вьетнамцы выбили автомат. Задрали гимнастерку, сдернули с пояса штык-нож и подсумки с гранатами, выдернули из кармана пистолет.

Один из вьетнамцев ударил его снова. В живот. И в лицо. И попытался ударить еще раз. Но не сумел. Майор перехватил его руку и резким ударом сломал ее об колено. Как гнилую жердину…

Потом он расшвыривал вьетнамцев во все стороны, словно рассвирепевший медведь болонок. Вьетнамцы падали, вскакивали, снова получали удар и снова падали, откатываясь на несколько шагов…

Бойцы рванулись было на помощь командиру, но вкруг них по воде и поверх их голов дали еще один залп, потом мгновенно обступили, уперли в тела штыки, примкнутые к автоматам и карабинам, отобрали оружие…

— На, гад!.. Получай, гад!.. И еще раз!.. И в довесок… — орал, матерился, бился смертным боем командир.

Он уже не пытался защищаться. Не пытался избегать ударов. Он только нападал. Ему неважно было сохранить здоровье, ему важно было отнять его у врага. А плата его устраивала любая. В том числе самая высокая.

— Ну подходи… макака желторожая… и ты… гнида… подходите… и ты… и ты!..

— Оставьте его! — крикнул старший вьетнамец. А может, что-то другое. Но его поняли. Драчуны рассыпались в стороны, как капли воды с отряхивающейся собаки.

— Ну? И? Что?

Вьетнамец поднял пистолет.

— Стрелять? Будешь? — презрительно спросил командир.

И, болезненно поморщившись, потянулся к поврежденной левой руке. А вообще-то не к руке. К метательному ножу, закрепленному внутри, на рукаве гимнастерки.

— Ну… давай… давай… сучара!

Вьетнамец ничего не ответил и не запросил перевода. Он нажал на курок. За мгновение до того, как майор вытянул нож. Две пули ударили командира в живот. Он упал на колени, согнувшись пополам. Но все же дотянулся до ножа. Все же выдернул его из потайного кармана. Но не бросил. Уже не хватило сил…

Вьетнамец неторопливым шагом подошел к командиру, зашел за его спину, упер пистолет в затылок и выстрелил. Майор дернулся вперед и упал лицом в песок.

Вьетнамец еще раз обошел его, вытащил из ослабевшей руки нож, внимательно рассмотрел его и сунул в карман. Нож ему понравился.

Командир, лишившийся ножа и жизни, сидел на коленях, уперевшись головой в землю. Как будто молился. Как будто замаливал какой-то очень серьезный грех.

Командир был мертв…

Два десятка людей, словно удерживающие друг друга за руки и по той причине идущие немного боком.

Изощренно они все это придумали, вьетнамцы, — сцепили всех в единый организм, превратив в гигантскую сороконожку, и сопровождают спереди и сзади. Ни дернуться, ни выйти из строя, ни убежать… И даже руки не поднять. И даже не почесаться без согласования с соседом…

Зато ноги свободны. И могут идти куда угодно. Куда укажут хозяева…

— Направо! — показывали вьетнамцы, и цепь, изгибаясь, поворачивала направо.

Поворачивала налево.

А если захочется в туалет?

Проблемы тех, кто захотел в туалет…

Стой! Привал!

Пленники сели в круг, лицами друг к другу. Все молчали, но все переглядывались.