Дэвид провел у Этьенов еще часа два. Только и было разговоров, что о дневном происшествии. Спасли Дэвида дети: они недолго сидели за компьютером и очень скоро спустились к взрослым. Не воспользоваться этим было грех, потому что и Антуан и Мартен надели свои любимые костюмы Робин Гуда и Ланселота. Дети пришли с четким намерением поиграть в рыцарей. Они оседлали своих коней – стулья – и ринулись в бой. Дядя Дэвид и Жюльен вынуждены были изображать драконов, великанов, злобных троллей и жестоких рыцарей, а Катрин – несчастную принцессу в башне. Игра удалась на славу, но за какой-нибудь час Антуан и Мартен довели всех «чудовищ» до состояния сильной усталости, а принцессу – до головной боли. Эти дети росли на легендах о короле Артуре, Робин Гуде, знали многое об Айвенго и все наперечет правила рыцарского этикета. Учительница в школе жаловалась, что они встают из-за парт всякий раз, когда встает любая девочка в классе, и не садятся, пока не сядет она. Мартен и Антуан играли исключительно в рыцарей, у них имелись доспехи, мечи, шпаги, луки, плащи и самые возвышенные представления о рыцарской чести, какие только могут существовать в голове шестилетнего ребенка. Катрин часто говорила мужу, что пора бы уже переключить их интересы на более полезные вещи, но Жюльен только отмахивался. Мальчики, развитые не по годам, учились весьма успешно. Пусть играют во что хотят, если это не мешает никаким серьезным занятиям.

Дэвид вышел от Этьенов под звуки рога и был почти счастлив, что покидает этот бедлам. Домой возвращаться ему не хотелось. Куда бы пойти? В городской парк? Пожалуй. Но надо подождать, когда схлынет волна туристов. Музей Жана Тенгли, церковь Санкт-Альбан и Музей современного искусства притягивают их, как мед мух. Аллеи парка сейчас слишком многолюдны. А вот где люди не помешают, так это в старинном квартале ремесленников. Там должно быть многолюдно, иначе теряется вся прелесть этого места. Дэвид пошел именно туда.

Разноязычный говор, толпы людей совсем не мешали ему. Дэвид ушел в свои мысли. Кругом ютились маленькие лавки, была даже пара кузниц. Он наслаждался стариной, которой здесь дышал каждый камень… Вся эта обстановка помогала ему думать. У Дэвида не шли из головы рассуждения Жюльена о чувствах. Он никогда не видел его таким серьезным. И француз был в какой-то степени прав.

Действительно, в его жизни произошло что-то серьезное. Впервые за прошедший год, оставшись один, он думал не об Элизабет, а… о Мишель. Дэвид словно чувствовал ее в своих руках, как тогда, когда она лежала на асфальте. Хрупкая, нежная, беззащитная. В тот момент Дэвид почти не осознавал происходящего, но теперь память угодливо нарисовала самые мелкие подробности. Он видел небрежно рассыпавшиеся золотистые локоны на сером асфальте. Пальцы его словно ощущали гладкую, холодную кожу куртки Мишель, перед глазами встало ее бледное лицо. Ему вспомнилось, как Она открыла глаза и как он увидел себя в черных зрачках в голубом обрамлении радужек. Это длилось всего одно мгновение, но ему показалось, что и Мишель тоже ощутила нечто подобное. Она тоже тонула в его глазах, она тоже…

Дэвид грустно вздохнул. На что он надеется? Не стоит заниматься самообманом. Что может заинтересовать девушку в таком, как он? Ничего. Ничего. И еще раз ничего. Она, вероятно, считает его стариком. И правильно делает. Он устал от жизни. Больше того, ему иногда казалось, что с уходом Элизабет она кончилась и остались только воспоминания о прошлом. Но Мишель… Она ворвалась в происходящее, как луч солнца в темное подземелье. Как первый весенний ручей, пробивающий себе дорогу в толще слежавшегося снега. Этот ручей уносил с собой всю боль, все отчаяние, все неприятные воспоминания. Серебристые струи, чистые, полные свежести и молодых сил, будили его сонную душу, прогоняя веселым журчанием кошмары и видения зимы.