Мы слезли с экипажей и прошли на условленную поляну. Противник опаздывал, мой старый клоун укоризненно покачал головой и пробормотал итальянское ругательство. Мы дожидались; сняв шляпу, глядел я, как вставшее солнце золотило верхушки лип. Флегматический доктор уселся на ящик с пистолетами. Жонглер задумчиво взял на ладонь круглые пули и слегка подбрасывал их, вспоминая свои стеклянные шарики. Время шло: где-то на ферме прокричал охрипший петух. Искушение было слишком велико: мой клоун не удержался и отозвался ему вполголоса. Мы переглянулись между собой и разразились громким хохотом, после чего отправились завтракать в ресторан.

Эта удивительная дуэль положила естественный конец приключению. Облегченно вздохнув, я поставил крест над нездоровым моим любопытством. Клянусь, что, нисколько не думая о ложе с малиновым барьером, очутился я в тот вечер в театре. Я был, впрочем, доволен, заметив моих персонажей на прежнем их месте. Моя тревога рассеялась теперь окончательно. Презрения заслуживала женщина и ее компаньон! Поведение Камиллы, однако, поразило меня. Еще никогда ее взоры не были так упорны и красноречивы. Ее губы шептали, рука беспокойно ударяла веером о барьер. Она звала меня. Я удивлялся беспомощности ее спутника. Бедняга, не двигая пальцем, неподвижно просидел весь вечер за ее спиной. Багровое лицо его ушло в широкие плечи, цилиндр, съехавший на самый лоб, отбрасывал тень, скрывавшую выражение глаз. Ни разу рука его в знакомой перчатке не взяла бинокль и не охватила спинку впереди стоящего кресла. Камилла совершенно перестала стесняться с ним. Когда спектакль окончился, она выпрямилась во весь рост и произнесла так, что все ее слышали: «Теперь или никогда!»

«Никогда, никогда, милая дама», — повторял я, спеша на другой день в театр. Меня занимало, как скоро, с расчетливостью, свойственной этим созданиям, перенесет она свое внимание на другой, более податливый, чем я, объект. Неистовое выражение взглядов креолки смутило меня. Я читал ненависть в ее взоре, явное отчаяние по временам овладевало ею. Забыв об условностях зала, закрывала она лицо вздрагивавшей рукой. В глубине ложи я видел по-прежнему безжизненную фигуру ее компаньона. Мне оставалось думать, что он был мертвецки пьян. Его грузное тело кривилось в одну сторону, и цилиндр, в былые дни так вызывающе сдвинутый на затылок, плачевно цеплялся за краешек уха, готовый скатиться на пол.

Внезапное движение в зале заставило меня прервать наблюдения. Обратившись к сцене, я увидел клубок пламени, свившийся в листве картонных деревьев. Огонь охватил легкие ткани и сухие подмостки. Крик женщин смешался с возгласами мужчин. Опасность пожара была ничто в сравнении с той, которую создала начавшаяся паника. Не имея причин тревожиться за судьбу кого-либо из близких, я был спокоен. Я не последовал за беспорядочной толпой, устремившейся к узким дверям; скрестив руки, я наблюдал ярость пожара, уверенный, что вовремя успею ее избежать. Горела сцена, пылали ярусы. Рев огня заглушал голоса спасавшихся и погибавших. Пронзительный вопль откликнулся в моем сердце. Я вспомнил ложу Камиллы и бросился к ней. Уже загорелись ее занавески, дымился малиновый барьер, из-за которого она простирала ко мне руки. Я был подле нее, но в ужасе отпрянул назад. Ее спутник горел на моих глазах длинным веселым пламенем.