Лингвистического чуда с этой толпой не произошло. Ответом на его попытку завязать разговор были лишь те же немые, враждебные, с широко открытым ртом, лица. Качая взъерошенной головой, пленник сделал шаг и наткнулся на стол. Он нашел там такую же еду, что и прошлой ночью: зеленая слизь и прозрачная жидкость. Узник подхватил чашку со светлым напитком, надеясь, что он, как и вчера, окажется обычной водой и направился к крошечной дырке в середине комнаты. Сначала он окунул правый указательный палец в жидкость, а затем потер им замшелые зубы. Конечно, у пальца не было щетинок и он не мог в полной мере заменить щетку, но все же лучше это чем ничего.

Закончив процедуру чистки, мужчина набрал полный рот воды и полоскал, полоскал, полоскал, полоскал, полоскал, полоскал, полоскал и полоскал…

Один из солдат подошел к нему, сердито посмотрел и приставил ствол пулемета к его желудку.

…и полоскал, затем выплюнул жидкость в крохотную дыру и (специально) на блестящий сапог солдата. После этого узник вернулся к столу и стоя начал поглощать обильную еду. Когда прием пищи подошел к концу — а он и не занял много времени — солдаты начали кричать на двух других заключенных. Те мгновенно подхватили стол и стремглав понеслись с ним на выход словно растерянная пара рикш. Солдаты последовали за ними.

Арестант остался в полном одиночестве всего на несколько минут. Тюремный двор, снаружи, за окном сменил серый цвет на более светлый. Крики прекратились, и это не могло не радовать.

Однако вскоре снова послышались лязг и бряцанье. Уже пора обедать? «Еще один метод промывания мозгов», — ответил заключенный сам себе, — «они пытаются запутать меня, сбить мое чувство времени». (Зачем кому-то менять его чувство времени — то был иной вопрос).

Все же, нет. Солдаты снова пришли в подземелье, чтобы надоедать и шуметь, то на этот раз они были одни. С помощью ботинка, кулака и ствола они доходчиво объяснили заключенному, чтобы тот следовал за ними. Ладно, хорошо.

Узник был сам себе противен. Небритый, немытый, в той же убогой одежонке, в которой он был на «Гордость Вотскоэк», его отросшие волосы слиплись, глаза гноились, и, вообще, зудело все тело. Ему не в первый раз доводилось быть арестантом, но впервые он попал к людям, которые так бесцеремонно пренебрегали своими обязанностями в этой ситуации.

За пределами камеры находился коридор с низким потолком. Одна его сторона состояла из камня, а другая из дерева. Пахло животными — конями или даже коровами. Заключенный был вынужден идти размашистым шагом, непрерывно подталкиваемый сзади. Стража пхнула его через дверной проем, и он оказался в помещение, без окон и мебели. Внезапно по лицу его ударил невысокий, толстый мужчина с густой, черной бородой, одетый в плотно прилегающей униформе.

— Куда они увезли реликвию?

Забавно. Вчера вечером узник никому ничего не сказал бы ни о чем. Но за последние несколько часов, в течение которых его одежда затвердела от пота, на теле появились новые кровоподтеки, а щетина начала нестерпимо зудеть под подбородком, внутри его начали происходить различные изменения. Теперь он знал, был уверен, что ничего не скажет этим придуркам из оперетты Диддли. К черту их. «И лошадь уносит их вдаль…»

— No speak English, — сказал узник.

Толстяк попятился от мужчины, как будто бы тот ударил его. Хм, неплохая идея, надо подумать над этим.

— Что за игра? — заорал коротышка. — Конечно же, ты говоришь по-английски! Ты — американец!

— Франгипани аккалак, — ответил узник.

Жирдяй взирал на него угрюмо:

— У нас имеются способы, чтобы разговорить тебя.

— Афганистан бананастанд, — произнес мужчина.