Его глаза открылись. Я видел, что он хорошо понял смысл сказанного.

— Это все под большим вопросом, — сказал я, — но кто-то вполне мог таким образом возместить свои потери в Порфири-Плейс.

Он прикрыл рот ладонью.

— Вы не могли бы достать где-нибудь список людей, которые погорели на этой афере? — спросил я.

— Только не говорите мне, — в его голосе промелькнула ирония, — что вам не удалось этого сделать самому.

— Я не знаю, кого попросить, да и вряд ли мне скажут.

— Совершенно верно. — Он одарил меня беглой улыбкой. Я так и не понял, достанет он список или нет, и покажет ли мне, если все-таки достанет. Таковы полицейские повсюду — никогда не раскроют вам свои карты.

Он опять поднялся, и мы вместе вышли на стоянку. По пути он тщательно запирал все двери. Ничего грозного в нем не было, он походил на старого доброго дядюшку. Но медведь тоже любит спать, свернувшись калачиком, как обыкновенная кошка. Выслушав меня, он мог предположить, что Кен сам убивал лошадей. Кен сначала и мне боялся рассказать, как их убивают, на том основании, что его познания могут навлечь на него подозрение.

— Позвоните мне завтра, — бросил Рэмзи, кивнув на прощание и усаживаясь в свою машину.

— Хорошо.

Он подождал, пока я не выеду, будто выпроваживал меня. Но ему не стоило опасаться, что я вернусь: у меня едва хватало времени, чтобы успеть на Фулхем-Роуд к шести.

Костюм Аннабель был почти классическим — серебристые ковбойские сапожки и прямое черное платье. Она открыла дверь и, взглянув на свои часы, засмеялась.

— Ты опоздал на десять секунд.

— Приношу свои извинения.

— Приняты. Куда мы пойдем?

— Не я же живу в Лондоне. Тебе и выбирать. Она выбрала приключенческий фильм и обед в бистро. Герой фильма шесть раз получал в солнечное сплетение, но неизменно улыбался.

В бистро были свечи в бутылках из-под кьянти, красные клетчатые скатерти и цыганский певец с живым цветком за ухом. Я рассказал Аннабель о пении Викки и Грэга. Старомодные, но такие прекрасные голоса. Она изъявила желание послушать.

— Приезжай к нам в воскресенье, — в порыве предложил я.

— По воскресеньям я навещаю епископа и его жену.

— О-о, — только и сказал я.

Она смотрела на макароны в своей тарелке. Дрожащие язычки пламени освещали только ее непокорные короткие волосы. Глаза оставались в полумраке; она раздумывала.

— Я пропускаю воскресные визиты только по очень важной причине, — сказала она.

— Это важно.

— Не надо так легко бросаться словами.

— Это важно, — повторил я.

Улыбка мелькнула на ее лице.

— Я приеду поездом.

— На обед в сельском пабе?

Она кивнула.

— И останешься до вечера, а я отвезу тебя домой.

— Я могу вернуться поездом.

— Я не отпущу тебя одну.

— Ты совсем как мой отец. Я в состоянии о себе позаботиться.

— И все равно, я тебя отвезу.

Она улыбнулась, по-прежнему глядя в тарелку.

— Епископу придется смириться с тобой, несмотря на твою работу.

— Я дрожу от страха при мысли о встрече с ним.

Она кивнула, будто ждала подобного ответа, и спросила, как продвигаются дела.

— Я никак не могу выбросить из головы этого бедного Скотта.

Она выслушала мой рассказ об ответах из фармацевтических компаний, то восхищаясь, то тревожась.