— Я примусь за нее на свежую голову, изучив детали, чтобы отдать макеты кузнецам и литейщикам.

— Делайте, как вам удобнее. Вы каждый день будете заходить ко мне, и я буду выдавать вам чертежи часа на два-три. Позволить вынести их отсюда я не решусь: лишняя предосторожность никогда не помешает.

— Прекрасно понимаю и считаю, что вы совершенно правы. Я буду здесь, на ваших глазах, делать чертежи и макеты, и, если сочту, что можно внести какие-то небольшие изменения, тут же смогу с вами посоветоваться.

— Решено, Жак, будем работать вместе. Вы довольны тем будущим, которое вам теперь светит?

— Я благодарен вам от всей души, господин Лабру. Уверен, что ни один хозяин на такое не способен, и вечно теперь буду вам признателен.

— Нисколько не сомневаюсь. Теперь, когда вы, так сказать, стали моим компаньоном, вам следует действовать еще активнее, удвоить свое рвение и построже держать себя в цехах. Требуйте от подчиненных самого четкого соблюдения правил и при малейших нарушениях строжайше их наказывайте!

— Мне все-таки следует составить расчет для Винсента и передать его в кассу?

— Да, я настаиваю, чтобы он был наказан в назидание другим. По пути загляните в контору: если рассыльный там, пусть вызовет ко мне госпожу Фортье.

— Хорошо, господин Лабру.

Жак вышел. Рассыльный еще не вернулся, и старший мастер сам пошел к Жанне.

— Госпожа Фортье, — сказал он, — вас вызывает хозяин.

Женщина задрожала.

— Он говорил с вами обо мне, да? — запинаясь, в тревоге спросила она.

— Да. И намерен отчитать вас всерьез. Вы же знаете: сердце у него доброе, но подчас он бывает резок. Дайте ему выговориться, а сами помалкивайте. Любой ответ только настроит его против вас еще больше. И, что бы там ни было, Жанна, не забывайте о нашем недавнем разговоре. Помните, что имеете в моем лице беспредельно преданного друга.

— Будь что будет! Ничего дурного я не сделала, совесть моя чиста. Пойду! Но кого же оставить в привратницкой?

— Заприте дверь, и дело с концом. Вы же ненадолго. А я пойду в мастерские.

Жанна заперла дверь, оставив в привратницкой маленького Жоржа, и отправилась в кабинет хозяина.

Жак выглядел озабоченным. Пройдя через цеха, он вошел в тесную комнатку, отведенную специально для него. Там он рухнул на стул и обхватил голову руками, словно она стала вдруг непомерно тяжелой.

— Ведь точно, — прошептал он себе под нос, — хозяин не ошибается! Это целое состояние! Он нашел именно то, что искал я! Если бы изобретение было моим, я бы получил не какую-то там тысячу франков, две или три, а миллионы! Да, миллионы. Но ведь для того, чтобы арендовать мастерские, оборудовать их, наладить производство, нужны деньги. А у меня нет ничего!

Помолчав, Жак продолжал, сжимая кулаки:

— О! Какой соблазн! Пятнадцать процентов… двадцать процентов… да что они значат, когда я мог бы иметь все! Тогда я стал бы богат, и Жанна уже не отказывалась бы меня слушать! Хозяин сердит на нее. Пусть бы он повел себя с ней грубо, пусть бы уволил! Она оказалась бы на улице, с детьми и без средств к существованию. И ей бы пришлось пойти ко мне!

Старший мастер умолк. На губах его блуждала гадкая улыбка; глаза злобно сверкали. Но через несколько секунд улыбка исчезла, взгляд потух, и Жак отправился в цеха исполнять свои обязанности.

Жанна Фортье, снедаемая вполне понятной тревогой, вошла во флигель и направилась к кабинету хозяина. Дрожащей рукой постучала.

— Войдите, — крикнул господин Лабру.

Женщина открыла дверь, вошла и, запинаясь, проговорила сдавленным голосом:

— Вы меня вызывали, господин Лабру?

— Да, сударыня, — ответил инженер суровым тоном.