Я мечтала об этом каждое утро. Молилась об этом каждую ночь. Чего я только не делала, чтобы моё желание сбылось! Я старалась пройти всю улицу, не наступая на трещины в асфальте. Считала до пятидесяти, стараясь ни разу не моргнуть. Била ногой по каждому фонарному столбу и бормотала: «Пожалуйста, ну пожалуйста!»

 Дедушка по-настоящему забеспокоился.

 — Что случилось, моё маленькое Печеньице в Сахарной Глазури?

 — Ничего, дедушка!

 — Не ничегокай со мной! Ты странно ходишь, глаза навыкате, точно в трансе! Обходишь вокруг каждого столба, как маленькая собачонка! Что-то определённо случилось!

 — Ладно, случилось, только я не могу с тобой поделиться, дедушка. Хотя мне очень хочется!

 — А нельзя просто шепнуть мне на ушко? Я не рассержусь и не удивлюсь, что бы ты ни натворила, детонька!

 — Я ничего не сделала, дедушка. На этот раз действительно ничего! — вздохнув, сказала я.

 — Ну, это, конечно, меняет дело, — сказал дедушка, слегка пыхтя, когда мы карабкались по ступенькам к его квартире.

 Лифт снова сломался, и до двенадцатого этажа было ещё далеко. Я попробовала прыгать на одной ножке, но больше трёх ступенек не смогла одолеть. Потом я попробовала бежать без остановки, но по отношению к дедушке это было несправедливо — нельзя же оставлять его одного в борьбе со ступеньками! Потом я попробовала подниматься боком, ставя ноги в третью позицию.

 — Пожалуй, попросим маму пойти с тобой в субботу в обувной магазин за новыми туфлями, родная, — хрипло сказал дедушка. — Эти тебе явно малы. Ты очень странно в них ходишь.

 — Я просто стараюсь, чтобы моё желание сбылось, дедушка, хотя у меня ни хрена не получается.

 — Не очень хорошо употреблять такие выражения.

 — Ты сам так говоришь! Даже ещё хуже!

 — Ну да, я озорной старик. Мне можно, а тебе нет. Вряд ли твоей маме это понравится.

 — Мне всё равно, — ответила я. — Дедушка, почему мамам и папам разрешают командовать тобой и говорить, что делать и где жить? Почему детей за людей не считают?

 — Подожди, пока доживёшь до моих лет, деточка. Стариков, как я, тоже за людей не считают, — пожаловался дедушка. Он взял мою руку и крепко её сжал. — Ты уверена, что не можешь довериться своему старому дедушке, Джем? Клянусь, я не скажу ни единой живой душе.

 На этот раз я не смогла ему не рассказать. Слова сами из меня выскочили, а потом я всплакнула. Дедушка ввёл меня в квартиру, тяжело опустился в большое плюшевое кресло, посадил к себе на колени и крепко обнял, и когда я перестала плакать, вытер глаза своим мягким белым носовым платком. Потом приготовил чай для нас обоих.

 — Как насчёт того, чтобы перекусить? Наверное, ты проголодалась после всех волнений, — сказал он.

 Он дал мне сандвич с золотым сиропом, кусочек клубничного бисквита и целый пакет печенья в сахарной глазури Каждый раз, когда я отправляла печенье в рот, я просила, чтобы Алиса не уезжала. Я загадала желание даже на крошках печенья и отвалившихся чешуйках глазури.

 Всё было напрасно. В следующую субботу Алиса пришла к нам вместе с мамой. Подруга была очень бледная. У неё покраснели глаза, как будто она много плакала. Но щёки тёти Карен пылали от возбуждения, и она заговорила ещё с порога:

 — Мы должны вам кое-что рассказать. Мы переезжаем.

 Алиса посмотрела на меня предостерегающе, и я притворилась, будто впервые об этом слышу.