До Версаля Хаус имел высокий титул "Друг Президента", а в Версаль он приехал как один из "советников" романтичного Вильсона. Регламент межгосударственных отношенией строг, короли говорят с королями, президенты с президентами, министры с министрами, ну, а советники с советниками. Друзьями при этом быть не обязательно. Но самое интересное началось потом. Парижская конференция длилась долго, люди совещались, разъезжались, съезжались вновь, жали друг другу руки и подписывали разные важные с точки зрения маленького человека бумаги. "Люди работали." Работали упорно и работали над чрезвычайно важным и ответственным делом – они резали на куски тортик, который назывался Земной Шар. И вот в этот ответственный момент у Вильсона якобы возникли затруднения на домашнем фронте, демократия же, дело понятное, ну, а где демократия, там выборы, большинство в Конгрессе, ответственность перед избирателями, все это архиважно, ну сами посудите – до пожинания ли плодов победы тут, нужно срочно за океан, место истинного демократа там, где демократия и товарищ Вильсон откланялся – "извините великодушно, я на месячишко, другой отлучусь." Вильсон из Парижа уехал и вместо него американскую делегацию возглавил не кто иной, как Полковник. Не министр какой завалященький, не госсекретарь, который продолжал присутствовать в Париже, благоразумно помалкивая, а некий "советник". Консультант.

Здесь опять же скрыто интересное – американцы могли, конечно, назначать кого угодно кем угодно. Эксцентрики, Новый Свет, им закон не писан. Но дело в том, что ни англичане, ни французы, ни итальянцы, ни какие-нибудь японцы эксцентриками отнюдь не были, а были они многомудрыми и прожженными политиканами. Как так вышло, что ОНИ воспринимали американскую выходку как должное? Ну представьте себе следующее – вот вам такая же точно ситуация и такая же точно конференция – Ялтинская, точно так же победители режут пирог, точно так же сидят за столом люди, олицетворяющие государства – Сталин, Рузвельт, Черчилль. Занимаются они делом, важнее которого на свете ничего нет – они делят послевоенное наследство. (Замечу вкратце, что делили они его не совсем так, как это понимает широкая публика, Черчилль мировое хозяйство сдавал, а Сталин с Рузвельтом его принимали, "пост сдал, пост принял", и пост принимался у караула, который устал), ну и вот, представим, только лишь представим себе непредставимое – Рузвельт скажет вдруг: "Вы знаете, друзья, что-то разболелась у меня моя левая ножка, отъеду-ка я на пару недель на грязи, а вы уж тут без меня как-нибудь, а чтобы вы не скучали, я вместо себя оставлю человечка, по любому вопросу пожалуйте к нему, и без церемоний, пожалуйста, его слово – мое слово." На недоуменный вопрос ГЛАВ ГОСУДАРСТВ: "А что за человечек? С кем мы будем мир делить?" Рузвельт скажет: "М-м, да вот хотя бы он", и ткнет пальцем – "Мой советник и даже больше, Друг. Прошу любить и жаловать." И укатит. И Сталин с Черчиллем продолжат переговоры с этим самым "другом", не обремененным никакими государственными постами и ОФИЦИАЛЬНО НЕ ОБЛАДАЮЩИМ НИКАКИМИ ПОЛНОМОЧИЯМИ, ЗА ИСКЛЮЧЕНИЕМ УСТНОГО ЗАЯВЛЕНИЯ. Вы можете себе такое представить? Но ведь именно это произошло на Парижской конференции, именно такой человек создавал мир, в котором живете вы, мир, в котором мы все живем вот уже скоро сто лет, а когда на тщательно прорисованное полотно требовалось поставить подпись придворного художника, то из-за океана свистком вызывался "всенародно избранный" и ставил свою закорючку под договорами, которые разрабатывал не он. И все молчаливо с этим соглашались, все президенты-премьеры-министры и скоропостижно назначенные короли, все они, отводя глаза, признавали, что устами Хауса говорит сама Сила, сама Власть земная.