Хоган. Слышишь, Джози? Ему нельзя верить.

Джози. Да нет, он пошутил. Я знаю.

Хоган. А я – нет. Я сомневаюсь.

Тайрон (за шутливым тоном оттенок горечи). Умница, Фил. Доверься – и будешь лопухом. На твоем месте я бы серьезно обеспокоился. Я всегда хотел заиметь золотую россыпь – чтобы ее продать.

Джози (взрывается). Кончай свою бродвейскую трепотню.

Тайрон (смотрит на нее с удивлением). Столько негодования, Джози. Ты же сказала своему недостойному отцу, что я пошутил. (Хогану.) Наконец-то я взял тебя за шкирку, Фил. Нам надо серьезно поговорить о том, когда ты расплатишься за аренду.

Хоган (со стоном). Землевладелец-шантажист! Господи, до чего докатились! (Джози улыбается с облегчением.)

Тайрон. А ты, Джози, пожалуйста не забывай: нынче ночью, на свидании при луне, ты обещала быть особенно милой.

Джози (с независимым видом). Конечно, можешь меня не шантажировать. И так была бы.

Хоган. Ты при мне затеваешь соблазнить мою единственную дочь? (Затем философски.) Ну, что делать? В трактире напьюсь – как я тебе помешаю? (Поднимается по ступенькам.) Пошли, поедим, наконец. Умираю с голоду. (Скрывается в доме.)

Джози (игриво и с неловкостью хватает Тайрона за руку). Идем, Джим.

Тайрон (улыбается, шутливо). Боишься меня потерять? Ни в коем случае! (Останавливает взгляд на ее груди, с искренним чувством.) У тебя самая красивая грудь на свете, ты знаешь это?

Джози (довольная, застенчиво). Не знала – но рада, что ты так думаешь. (Затем – быстро.) Некогда мне слушать твои шутки, там мой старик сумасшедший с голоду умирает. Пойдем. (Тянет его за руку, и он поднимается за ней к двери. Тон ее делается заботливым, мягким.) Джим, обещай мне, что поешь хоть немного. Надо есть. Нельзя так – только пьешь и ничего не ешь. Ты себя угробишь.

Тайрон (иронически). Вот, правильно. Нянькай меня. Обожаю.

Джози (задиристо). И буду. Никак нельзя тебе без няньки. (Скрываются в доме.)

Занавес

Действие второе

Декорация та же, только убрана фасадная стена гостиной.

Ясная, теплая лунная ночь; около одиннадцати.

Джози сидит на ступеньках перед входом. Она переоделась в свое лучшее выходное платье – дешевое, синее; причесалась. На ней черные чулки и туфли, к груди приколот белый цветок. Она сидит, согнувшись, облокотилась на колени, опустив подбородок на руки. Такого выражения лица мы у нее еще не видели: на лице написана печаль, одиночество, униженность.

Вздохнув, медленно встает и выпрямляется – спина затекла от долгого сидения. Идет в комнату, берет спички и зажигает керосиновую лампу на столе.

Комната маленькая, с низким потолком; выцветшие обои засижены мухами, некрашеный дощатый пол. Загромождена мебелью, купленной как будто по случаю, по дешевке. В центре стол, рядом угловатое кресло с деревянными боковинами и подлокотниками; два уродливых буфета – один в левом заднем углу, другой в правом; зеленая качалка с дырой в плетеном тростниковом сиденье; у задней стены – бюро; два стула по обе стороны двери на кухню. На бюро – будильник, показывает пять минут двенадцатого. Справа, ближе к фасаду – дверь в спальню Джози.

Джози (взглянув на будильник, уныло). Пять минут двенадцатого, а сказал, что придет в девять. (Вдруг обозлившись от унижения, срывает с груди цветок и швыряет в угол.) Ну тебя к черту, Джим Тайрон! (С дороги, в ночной тишине, доносится грустное пение. Это Хоган во все горло распевает жалобную ирландскую песню. Джози вздрогнула и раздраженно хмурится.) Чего это его несет, когда трактир еще не закрылся? Набрался, небось, до зеленых чертей. (Прислушивается, затем – угрюмо.