|
Полный крах. Разорились сотни мелких торговцев. Все прекратилось – и строительство дорог, и оборудование лагеря. Пришлось закрыть бар и столовку… – А барон разгуливает на свободе? – Да вот он сам, мсье… В бар вошел высокий, сутулый человек в засаленной канадской куртке, в низко надвинутом на лоб берете. Он бросил в сторону Жюстена Мерлэна орлиный взгляд из под темных век, почти скрывавших маленькие глазки, поднял затянутую,в перчатку руку, помахал ею, приветствуя бармена, и произнес скрипучим голосом: «Здорово, Антуан»… Жюстен как раз выколачивал свою трубку о край стола. Антуан принял это легкое постукивание за приказание подать счет. «Сейчас, мсье!» – крикнул он и исчез в ресторане. Барон не шевелился, как бы желая дать возможность новому человеку ознакомиться с его внешностью. У него был орлиный, острый нос, длинное, давно не бритое лицо с характерным для страдающих печенью бурым оттенком; примерно такого же цвета была и его одежда – канадская куртка, потертые бриджи. Он оперся локтем о прилавок, торс откинул назад, подбородок задрал, и в этой весьма непринужденной позе была какая то своя трагикомическая грация, именно грация. Антуан принес счет. Он решил проводить Жюстена до машины. – Ну и времена настали, мсье, – говорил он, распахивая перед Жюстеном дверцы автомобиля, – в наши дни туризмом не занимались, а на здоровье пожаловаться не могли. По моему, наоборот, люди куда уравновешеннее были… – Возможно, возможно, Антуан… – Жюстен уселся за руль своего белого ситроена, – а все таки некрасиво поступил ваш барон… Разорить бедных людей… – Ваша правда, не очень красиво… Хоть они и сами за легкой наживой погнались. Вот возьмите меня, да разве я ему свои сбережения доверил бы, разве стал бы рисковать будущим моих детей? Но в наши дни нет больше нравственных устоев. И поверьте мне, мсье, тут одна женщина замешана. Она то и сбила его с толку. – Женщина? Что же вы молчали, Антуан! Дождались, пока я соберусь уезжать! А я то думал, что истории конец! Придется к вам еще раз приехать… – Жюстен положил руки на баранку. – Непременно приеду, поел я превосходно и с вами побеседовал… Спасибо, Антуан! Жюстен сунул Антуану щедрые чаевые – во второй раз, – и машина тронулась. Дни явно стали длиннее. Сколько всего успел сделать сегодня Жюстен – подымался в лагерь, завтракал, долго беседовал с Антуаном и все таки ехал обратно по еще залитой солнцем дороге. Сидя за рулем, он с удовольствием думал о том, что сейчас вернется к себе, в свой собственный дом. Он представлял себе спальню, библиотеку, письма на столе… Да, ему вдруг захотелось снова взглянуть на эти письма. Он гнал машину со скоростью сто километров в час, отпер калитку с приятным чувством собственника, поставил машину в гараж, прошел в кухню через столовую с красным плиточным полом, всю в желтых полосах от солнечных лучей, проникавших сквозь прорези закрытых ставен, повесил плащ в маленьком холле и вошел в библиотеку. Ах, как приятно вновь очутиться в этой большой комнате с высокими окнами, из которых уже ушло солнце (теперь оно светило со стороны столовой). Красное кресло ждало его возле книг, рядов книг с их тускло золотыми, с их алыми и коричневыми корешками – своеобразная роскошь, которую не придумает ни один декоратор и которая создается постепенно, с каждым новым поставленным на полку томом. Жюстен почувствовал даже какое то уважение к хозяйке дома, жившей здесь до него… Была ли она той самой Бланш, которой принадлежали письма? Ну, конечно же, это она, Бланш Отвилль. |
