Я слышал тихий влюбленный говорок, горячие вздохи, хрустальные россыпи детского смеха, приглушенный шепот заговорщиков, шуршание кринолинов о шелковые оборки... я слышал шуршание времени, хранимое угрюмыми аллеями старого сада.... Она не слышала. И все же тени тех, давно ушедших, странным образом волновали ее, рождая неясные ощущения. Она ступала по тропе осторожной парящей походкой, будто боясь задеть что-то или кого-то.

Если раньше она проявляла лишь склонность к мечтам и грезам, то теперь полностью захлопнулась для внешнего мира, как захлопывалась перед непогодой раковина, породившая и взрастившая мое новое тело. Отказавшись от всего земного она так близко подошла к миру блаженства, счастья и покоя, что почти касалась его. Грань, непреодолимая для простого смертного, для нее стала совсем прозрачной, податливой, осязаемой. Лишь шаг или движение души отделяли ее от неведомого. Только я был способен помочь ей сделать этот решающий шаг.

Любой контакт с окружающими осуществлялся отныне через меня. Так свет, преломляясь в призме глаза, проникает в глубины сознания, обретая образы и понятия. Через меня и только через меня она вдыхала жизнь, воспринимала мир. Я же обрел в ней свое новое воплощение: у меня появились глаза, руки и сердце. Я нашел наконец долгожданный способ самовыражения, став Лунной женщиной. Я даже не ревновал ее к мужу, потому что не она, а я внутри нее вступал с ним в единоборство.

Но самым прекрасным в нашем удивительном союзе были ночи. И не только те ночи, что мы проводили в саду. Мы оба с трепетом и нетерпением ждали мгновения, когда прозрачный сон смежит ее веки, затуманит сознание, отключит тело. Ведь именно ее тело непреодолимой преградой стояло между нами, мешало ей сполна ощутить мое присутствие, мою любовь. И лишь когда оно, надежно охраняемое сном, расслабленно покоилось на простынях, мы, легкие и счастливые, наконец обретали друг друга.

Я уносил ее в путешествия по далеким странам, о которых она не имела даже представления. Мы парили над желтыми песками Сахары, над буйно вздымающимися волнами океанов, над царством вечного льда или непроходимыми джунглями Амазонки.

Иногда, проносясь над бетонными нагромождениями городов или стелящимися по склонам гор краснокрышими селениями, моя спутница изъявляла желание приблизиться, чтобы разглядеть людей, услышать их речь, понять, в каком времени они живут.

Я показывал ей древние восточные храмы с высеченными ликами богов, величественно вознесенные в самое небо мудрые вершины Тибета...

С моей помощью она могла лицезреть родную планету не только в ее нынешнем облике, но и такой, какой она была сотни, тысячи, миллионы лет назад. Потому что средством передвижения для нас была мысль и память Земли, в которой ничто не исчезает бесследно, ничто не изолировано, ничто не завершено.

Порой легкой дымкой мы уносились к ослепительно сверкающим зведам, бесконечным, таинственным мирам...

Но лишь изредка и очень осторожно я отваживался ступить с ней в тот мир, из которого сошел в камень, проплыть по сверкающим изумрудом долинам, полюбоваться бескрайними ландшафтами, излучающими дивный свет, передохнуть на берегах в величавом безмолвии катящихся рек... тех рек, которых не сыскать ни на одной карте мира.

Насильственно возвращаемая к реальности первыми лучами солнца, зовом детей, она проводила день как в дурмане, взволнованная, потрясенная, счастливая, бережно лелея затерявшиеся в памяти обрывки воспоминаний ночных путешествий и впечатлений, которые воспринимала лишь как прекрасные, волшебные сновидения.

Я не лишал ее заблуждений. Не имел права. Сон, грезы, смутные волнующие догадки, краткие и внезапные, как молнии, вспышки прозрения – вот все, на что она пока могла рассчитывать.