Охранник, листавший иллюстрированный журнал, ухмыльнулся и подмигнул.

В большом мрачном зале пахло погребом. Ладаном и погребом.

Кэт уселась на высокий табурет около барной стойки. Ей тут же протянули тонкий бокал с горячей кровью – и она моментально определила, что это не человеческая кровь. Кого‑то ниже, проще – кролика? Курицы?

Кровь, впрочем, приободрила ее, но скрипки вызывали зевоту и тоску. Шикарная публика была странна – Кэт, несмотря на довольно богатый опыт общения с богатыми клиентами, растерялась.

Молодой господин – не мужик и не козел, в этом Женя, как ни странно, оказался прав – подошел к Кэт и поклонился, как в кино. Вообще показался ей похожим на артиста – такое у него было белое лицо и темные глаза, и перстни на тонких пальцах, и холодный бриллиантовый огонь на кружевном жабо. И спросил по‑французски, не скучает ли мадемуазель.

Кэт по‑французски не говорила, но понимала. Когда‑то ей пришлось целую неделю ублажать бельгийца.

– Вы по‑русски умеете?

– О, простите, мадемуазель, само собой… С вашего позволения, я составлю вам компанию. Мое имя – Антуан, и я прошу прощения за навязчивость.

– Меня зовут Катя.

Ну и дура.

– У вас прелестное имя и обворожительная внешность. Вы исполнены темного шарма. Когда я увидел, как вы слушаете эту очаровательную сонату…

Темный шарм – это неплохо. А от твоей сонаты уже башка раскалывается. И вообще – когда ж ты начнешь говорить по‑человечески, а?

Друг снова заговорил по‑французски, говорил и говорил – Кэт догадалась, что это стихи. Речь шла о прекрасной даме, рыцаре, который поет серенаду под ее окном, какой‑то звезде любви, которая затмевает все прочие звезды – и по‑русски этот унылый бред казался еще нестерпимее. Кэт хотелось поболтать о вампирских делах, похвастаться, посоветоваться – а чертов француз зарядил свой этикет.

– …В тысяча восемьсот четырнадцатом году, в Ломбардии… О, мадемуазель, какое это было захватывающее время! Мы с Агнесс были еще так молоды…

– Эй, – проснулась Кэт. – Что это за Агнесс? И сколько вам лет, мосье?

– Агнесс… одна очаровательная женщина, моя подруга, мадемуазель, а лет… да и трехсот не будет…

Кэт поперхнулась и вскочила, уронив бокал. И вот это, по уши в нафталине, еще будет тут про серенады вкручивать?! Тоска‑то, господи! Нет, все верно, все они – просто жмуры ходячие, мертвяки замшелые! Да тут же, небось, каждый и талдычит про свое, про восемьсот четырнадцатый год, прекрасных дам, которые уже в пыль рассыпались, про всякое такое – как старая заезженная пластинка.

– Вы меня толкнули, милочка.

– Извините.

– Как вы смеете так со мной разговаривать? Вы знаете, кто я?

– Ты‑то? – Кэт окинула взглядом мерцающую диву. – Мумия сушеная.

– Ах! Охрана! Кто пустил сюда эту девку?! Охрана!

– Графиня, умоляю вас…

– Дура ты старая, графиня!

– Джеймс! Выведите немедленно эту солдатскую шлюху!

– Да ты, дырка замшелая!…

Кто‑то железной рукой схватил Кэт за локоть, она дернулась, пытаясь вырваться, ей хотелось стукнуть мучителя чем‑нибудь тяжелым, она уже жалела, что пришла сюда – как вдруг вампир сам ее выпустил. Какой‑то добрый самаритянин съездил ему по уху, а Кэт схватил за руку уже совсем иначе.