Эндрю медленно двинулся к ее палате, сосредоточенно вслушиваясь в собственные шаги. Его посетило мимолетное желание развернуться и уйти, но он преодолел свой страх. Для того чтобы сделать то, что он обязан сделать, все равно никогда не будет подходящего момента. На десятом шаге Эндрю ступил в полосу света, струившегося из палаты Грир. Повернув ручку двери, он заглянул в комнату.

Он ожидал застать ее лежащей в кровати, но Грир сидела на стуле возле окна, устремив взгляд в ночную тьму. Вытянув правую ногу, она перенесла центр тяжести на левое бедро. Грир уже несколько дней ходила с помощью костылей, но это до сих пор ужасно изматывало ее. Хирург, наблюдавший ее, отметил выносливость своей пациентки, но посоветовал не перенапрягаться.

Грир подняла голову и внезапно вскочила. Эндрю посмотрел в окно и понял, что она заметила его отражение в стекле.

— Я не хотел вас испугать, миссис Бэкетт. — Думая о ней, он называл ее Грир, но никогда не обращался к женщине по имени.

Она обернулась:

— Здравствуйте. Тоже бессонница или вы так преданы работе, что никогда не уходите домой? — В мягкой улыбке обнажились белоснежные зубы.

Такое ощущение, что у всех американцев идеальные зубы, подумалось ему не к месту.

— Ни то ни другое, — отозвался он. — Просто много дел. — Не следовало ему так говорить — это не поможет уклониться от ответа.

— Здесь, наверху?

— Нет. Я зашел сюда к вам. Только что освободился.

Откашлявшись, она снова улыбнулась:

— Вы так добры ко мне, доктор Монтхэвен. Присаживайтесь.

Эндрю подошел к ней. Каждый мускул, каждый нерв его тела был напряжен. Он был настолько сосредоточен, что, казалось, слышал движение молекул воздуха вокруг. Эндрю был на взводе и даже не думал садиться, он лишь молча изучал лицо Грир, игнорируя вопрос, застывший в ее блестящих глазах.

Ее медные волосы, прежде спутанные, теперь были аккуратно расчесаны и ниспадали на плечи волнистыми прядями. Ее прекрасные, плавно очерченные губы приобрели прежний цвет, на кремовой коже проступили милые веснушки, разбросанные на носу и щеках. Синевато-багровые следы от шва подчеркивали маленький шрам над правой бровью, но синяк под глазом уже исчез, и опухоль тоже прошла. На Грир была только больничная рубашка, и маленькая упругая грудь вздымалась под тонкой тканью при каждом вздохе.

Ее правая нога и бедро были в гипсе, но левая, наполовину обнаженная, не оставляла сомнений в стройности и привлекательности фигуры.

Перезвон музыкальной мелодии вывел Эндрю из оцепенения. Грир держала в руках музыкальную шкатулку, которую он подарил ей для Коллин, и, должно быть, машинально заводила ее в ожидании того, что скажет Эндрю.

— Колыбельная Брамса.

Если бы он подарил ей цветы, это было бы слишком очевидным знаком внимания. Шкатулка Гуммеля показалась Эндрю отличным решением: мелодия придется по душе ребенку, подумал он... и тронет душу матери, которая, в очередной раз услышав музыку, быть может, вспомнит человека, сделавшего этот подарок.

Эндрю запустил в волосы длинные пальцы и резко отвернулся.

— Мне надо что-то сказать вам.

— Да, — едва расслышал он.

— Коллин... — Эндрю взглянул на Грир и на мгновение испугался, что заплачет, не договорив до конца. — Она не выдержала. Ее сердце остановилось. Мы почти час пытались запустить его вновь, но... — Он умолк, в ужасе наблюдая за тем, как постепенно меняется выражение лица женщины. Потом он взял себя в руки и продолжил: — Иногда такое случается, и нельзя точно сказать из-за чего. Легкие еще не успели как следует развиться, и кровеносная система тоже. Но всю неделю она дышала самостоятельно — без всякой помощи. Все говорило о том, что она идет на поправку. Семимесячный срок — переломный момент для дыхательной системы.