— Гроб-то не будет, — сказал Аксак. — Только саван, который уже внизу освободят, чтобы Фатьма могла подняться и сесть.

От мысли, что несчастная будет покоиться даже не в рыхлой земле, а в узкой щели, выдолбленной в твердой как камень почве, мороз продирал по коже.

Семен перекрестился.

— Я хочу посмотреть на нее, — твердо заявил Флоров.

— Не надо смотреть, господин, — сказал Аксак. — Мулла уже сказал той женщине, раз Всевышний забрал, значит, такова его воля, хвала ему.

— Что за дикие нравы? — не выдержал Семен.

— Пошли, — решительно приказал Флоров. — Как государев человек я не позволю, чтоб живого человека закапывали в могилу.

Они шли, не оглядываясь, и не видели, как Аксак, подобрав полы запачканного сырой землей халата, припустил к мулле и что-то горячо зашептал.

Их долго не пускали.

Женщины встали горой, а особенно надрывалась мать Фатьмы.

— Чужой человек не должен видеть лицо моей любимой доченьки, — причитала она.

— Да по казенной он нужде, — безуспешно пояснял Семен. — Должен засвидетельствовать кончину. Чтоб значит документ выписать.

Ничего не помогало, а время уходило, скоро должны были вернуться мужчины с погоста, чтобы забрать покойницу и отнести ее на руках до последнего пристанища.

— Урядника надо, — проговорил Флоров. — Где у вас тут урядник? А ну отвечать!

— В волости, в Кисулях, — ответила безутешная мать. — Но вам все равно не отнять у меня мою доченьку.

Неизвестно, что нашло на Флорова: отчаяние от безысходности ситуации или наоборот решимость спасти девушку от узкой ниши в бездонной яме, где ей суждено было очнуться и провести самые страшные минуты, которые когда — либо выпадали человеку, но он вдруг закричал:

— Да жива твоя Фатьма! Жива!

На некоторое время воцарилась тишина, а потом очень тихо мать повторила:

— Жива?

— Жива, дайте мне только глянуть, — на нем повисли давешние женщины в цветастых платках, но внезапно на них кинулась возымевшая надежду мать, приговаривая:

— Пустите его, пустите. Раз так случилось, значит, Всевышний не против, а он не допустит несправедливости, хвала ему.

И Флоров вошел.

Фатьма лежала в горнице, обложенная охапками полыни. Она была голая и производила полное впечатление заснувшей. Наметанным взглядом, Флоров отметил отсутствие трупной серости, отвислости челюсти и других свойственных смерти признаков.

На больших округлых грудях выделялись ярко алые сосцы. Плотно сомкнутые губы тоже имели алый цвет. "А ведь, пожалуй, и вправду жива", — еще не веря себе, подумал Флоров.

Он подошел и взял девушку за руку. Трупного окоченения не было!

— Семен, неси нашатырь из коляски! — Крикнул он в дверь.

Но вместо возницы в комнату вошли старухи, несущие продолговатый жестяной таз для последнего омовения. Отстранив Флорова, они молча и неуклонно приступили к своим обязанностям.

Флоров вышел на улицу. Двор заполнился людьми, словно по мановению волшебной палочки. Мужчины вернулись. Впереди стоял мулла и пристально смотрел Флорову прямо в глаза.

— Ее нельзя хоронить, она жива, только находится в бессознательном состоянии, — сказал Флоров. — Вы же современные люди. Девятнадцатый век на дворе.

— Всевышний ее забрал, она должна быть похоронена до захода солнца. Я все сказал! — проговорил мулла и, потеряв к продолжению разговора всякий интерес, отвернулся и направился к голове процессии.

— Это противозаконно.