— Бело-Синий по-своему решает, — сказал отец. — Я не был там, но не вижу причин не верить людям, все видевшим. Кто первым пришел? — спросил отец.

И люди ответили глухим хором:

— Согдай, дочь Атиссы.

— Кто за ней был? — спросил отец, и люди откликнулись:

— Талай, сын Осварая.

— Кто третьим пришел?

— Ануй, сын Свирга, царь, — сказали все.

— Я не вижу причин не верить вам, люди, — сказал на это отец. — Если не верит вам Ануй, пусть скажет, какова его причина.

— Талай хотел победы деве, — сказал тогда Ануй, — но не этой, а твоей дочери, царь. Все знали то, когда готовил он ее к скачкам. Но лошадь Ал-Аштары сбила шаг, и тогда он уступил сестре. Это нечестно, царь. Пусть Талай считается первым, но не Согдай.

И тогда отец спросил Талая, верно ли это, правда ли, что готов был он на дороге уступить кому-то, а не честно вести игру. Талай ответил: нет. Он сказал, что желал мне победы как своей ученице, но раз лошадь сестры была легче, в том счастье сестры. Так он ответил моему отцу; я не была при этом, люди рассказывали.

И отец сказал Аную:

— Я вижу, ты имеешь что-то в сердце против этой девы. Победа любого другого была бы милее тебе, чем ее. У меня нет причин не верить людям: победа за Согдай. Но я не хочу оставлять розными сердца вас троих, вам долго еще кочевать в одном стане. Поэтому пусть вас судит Бело-Синий. Становитесь на ровную дорогу и идите три круга. Кто будет первым, тот прав.

— Я не ищу победы, царь, — сказал Талай на это. — Позволь мне уйти сейчас.

— Нет, — ответил отец. — Бело-Синий вас троих связал в один узел. Скачите вместе, и пусть будет ясно решение Бело-Синего.

И они втроем вернулись на ровную дорогу и скакали снова. Талай и Согдай пришли вместе. Лошадь Ануя споткнулась на третьем круге, не донеся до конца, он чуть не убился. Так рассудил Бело-Синий, и отец оставил победу за Согдай.

Я не видела этого. Другая забота тяготила меня в тот миг: Очи. Как хлынули люди к царю, оглянулась я — и увидела летящего к лесу всадника. По масти ли лошади или по посадке узнала Очи, но все во мне обмерло: я поняла, что она сделала выбор и уходит.

Что случилось со мной в тот момент, не описать. Все сомнения мои и раздумья, могу ли я вмешиваться в жизнь своих дев, влиять на их выбор, — все оставило меня, и я испытала боль, будто бы умирала моя сестра. Мне показалось, что я даже вскрикнула. Не задумываясь, бросилась к Учкту и помчалась за Очи следом.

Вот когда настоящие скачки для нас настали! Как умоляла я Учкту, как просила и понукала, плеткой ударила ее — словно птица она полетела, ни лености, ни спеси в ней не было. Чуяла она не хуже меня, что свершиться может что-то дурное. Или же это я, как лошадь, как зверь это чуяла, хотя умом своим не понимала: что? Откуда страх во мне? Очи сама владеет своей жизнью, ее не остановить. Но об этом не думала я, летела вперед.

Те, куда там! Я поляной — Очи уже в поле; я полем — она холмами; я холмами — она уже скрылась в лесу. Пустилась и я в лес; на ровной дороге Учкту моя так сократила разрыв между нами, что красную накладку горита видела я отчетливо на бедре у Очи. Кричала ей; не слышала или не хотела слышать она.

Пустившись в лес, трудно было не сбросить шага, но Учкту старалась. Гнедая куртка моей Очи все мелькала передо мной в голом, прозрачном лесу. Снова я ей кричала; не обернулась она.

А потом скрылась. Был овраг, еще полный снега; был каменистый откос, где древние мшистые камни торчали из прелой листвы, как лысые пегие стариковские черепа.