|
Однако здесь ему в конце концов объяснили, почему объекты на Протее-2 не могут быть закрыты ни при каких условиях, и только тогда, узнав всю правду, пропустив эту горечь сквозь свое сердце, социал-демократ Дрда стал истинным оперативником - холодным, циничным, веселым. Последний раз мы с ним виделись, кажется, в Ленинграде, уже после того, как меня вышибли из Службы Контроля. Меня вышибали с треском, со снопами красивых искр, и даже заступничество Инны не помогло. Дрда, наоборот, ушел из отдела сам, посчитав, как и я, что настало время в очередной раз заменить одну жизнь другой. Он собирался ехать в эту страну добровольцем, готов был служить рядовым инспектором, и вот оказалось, что мой бывший коллега сделал здесь сказочную карьеру.
- Как тебя угораздило попасть в начальники? - спросил я его. Он пожал плечами. - Никто из местных семь лет назад не хотел занимать такие должности. То ли боялись, то ли из-за лени. Налоговую службу, например, тоже возглавил приезжий. Ты не представляешь, какая здесь поначалу была апатия. - Как раз это - очень хорошо представляю, - сказал я. - Все-таки не зря я тот самый Жилов. В каком ты теперь звании? - Штатский. Подчинен непосредственно Совету. - Через голову правительства, - покивал я. - Мечта любого отставника. Быть главным полицейским в раю и при этом никому не подчиняться, кроме Святого Духа. Знай себе следи, чтобы яблоки кто попало не срывал. - Что ж ты сам здесь не остался? - вспыхнул Дрда. Он приостановился и коротко взглянул на меня. - Был бы сейчас главой Совета. Тебе предлагали, я знаю, тебя даже просили. - У меня были другие планы, - ответил я. Не было у меня тогда никаких особенных планов. Было одно желание, одна маниакальная цель - поскорее разнести служебную тайну по всему свету, сорвать фиговый листок секретности с той беды, которая касалась всех и каждого. Жаль, что этого не поняли мои же товарищи. - Если ты действительно тот самый Жилов, - сказал Вивьен, сжав кулаки, - то должен помнить, что здесь творилось в первые месяцы после переворота! Райские яблочки, говоришь? А самосуды над менялами помнишь? А кровавые гулянья, которые устраивали мутировавшие монархисты? - Мы что, ссоримся? - на всякий случай уточнил я. - Прекрасно. Хоть что-то человеческое в этом цветочном царстве. Вивьен искренне и с удовольствием рассмеялся. - Человеческое, оно же животное... Вот ты, Макс, удивляешься, почему в нашей стране так остро реагируют на простую русскую фамилию Жилов. Но может, это и есть слава? Разве не этого ты хотел, когда писал свою книгу? - Слава не такая, мне кто-то рассказывал. Он возразил: - Когда стены сортиров оклеивают голограммами с твоей рожей - это тоже слава. Я хотел вот что сказать. Ты, Макс, стал писателем... - Именно писателем! - обрадовался я. - Спасибо, начальник. Теперь, когда мой литературный дар подтверждается изданиями и переизданиями, никто не сомневается, что я всего лишь шпион. Обидно, ей-богу. - Не перебивай. Конечно, ты писатель, и еще какой, ведь ты создал культовую книгу. Не спорь, не спорь, спрячь скромность в кобуру. Но, видишь ли, в чем неувязка. Ты думал, что пишешь обо всем человечестве, а написал на самом деле вот о них, - Вивьен обвел широким жестом ослепительное пространство, заполненное движущимися тенями. - О них, о конкретных живых людях. Мало того, ты написал об их родине, а это понятие, как неожиданно выяснилось, для них не пустой звук. Ты был первый, кто написал об их родине с такой пронзительной достоверностью, но теперь, когда здешняя жизнь совершенно переменилась, твоим героям стало казаться, будто раньше все было не так. И сами они якобы были совсем не такими. Отсюда - реакция отторжения. А я думаю вот о чем - может, правы они, а не ты? Что, если писатель Жилов ошибся, отказав этим людям в наличии души, и мир его целиком придуманный? - Ну, ты загнул, - восхитился я. |
