Это очень приятно – полюбить женщину. А еще приятней в один прекрасный день, а точнее, в одну паршивую ночь в той ее части, где она сливается с рассветом, узнать в этой женщине свою коллегу из Свода Равновесия. Коллегу, работающую против него. Даже в постели.

Эгин тихо затворил дверь, даже не обернувшись в сторону всхлипывающей Вербелины. Во‑первых, потому, что был уверен в том, что этим всхлипываниям – грош цена. А во‑вторых, потому, что привычка хлопать дверями в Своде Равновесия не приветствуется.

Он сам оседлал Луз. Сам открыл ворота. И, пришпорив сонную кобылу, понесся по дороге, не оглядываясь. Не ровен час столкнешься взглядом с умной двуногой собакой, следящей за тобой из кустов боярышника и попивающей молодое аютское из серебряной фляжки. Не смешно.

Сомнений нет – она хотела склонить его к Обращению, а затем порадовать милостивых гиазиров из Опоры Благочестия. Или даже лучше. Бдительный аррум Гастрог лично дал ей указание поступить так, дабы подвергнуть его испытанию, которое, конечно же, окажется не в его пользу, и получить предлог, чтобы уничтожить его по всем правилам….

Впрочем, в последнее Эгину мало верилось. Он прекрасно знал, что если Свод Равновесия желает уничтожить своего человека, он не нуждается в предлогах.

Итак, она интриговала против него.

«Впрочем, – заметил Эгин, когда дорога вышла из лесу, внизу замаячили окраины Пиннарина и на душе стало легче, – я не могу быть сердит на нее, ведь я сам донес на нее Норо, когда застал ее, полуобнаженную, за увещеваниями в псарне. Все мы подличаем, когда это касается служебного долга».

Глава четвертая

ВЕЧЕРИНКА

– Мракобесие чистейшей воды! Но, если хотите, я считаю все эти штуки наподобие «летающих когтей» и «рогатых секир» таким же мракобесием! Махровым мракобесием! – довольно агрессивно разглагольствовал Онни, самый молодой из присутствующих – все были офицерами Опоры Вещей.

Отчего‑то при каждом новом повторении слова «мракобесие», не иначе как приклеившегося к его языку крепчайшим клеем, он отставлял свою чашку с вином и прикладывал указательные пальцы ко лбу наподобие рогов. Со стороны это выглядело комично, чем не мог не воспользоваться Иланаф.

– Рогатым мракобесием, правильно, Онни? – иронично и одновременно заискивающе подсказал он товарищу.

Ирония ускользнула от изрядно захмелевшего Онни, а потому он, не чувствуя подвоха, взглянул на Иланафа помутневшим взглядом и подтвердил:

– Именно это я как раз и хотел сказать. Все прыснули со смеху. Эгин, разумеется, тоже смеялся. Но никто из его товарищей не подозревал, каких трудов ему это стоило. Он проспал как убитый весь прошедший день, что было для него внове. Проспал две ночные нормы сна. Теперь, прихлебывая согретое белое вино, Эгин чувствовал себя жертвой изысканной пытки, которую уже давно не практиковали в подвалах Свода Равновесия в силу ее малой эффективности, а точнее, не той эффективности, которая была нужна, но о которой любили вспоминать на таких вечеринках, как эта. Когда несчастного опаивали снотворным зельем изо дня в день, разрешая ему бодрствовать не более часа ежедневно и то только для того, чтобы перекусить, запив еду снотворным зельем. Обычно жертва сходила с ума раньше, чем успевала сообразить, что это такое с ней происходит. В какой‑то момент Эгину, чей мозг был затоплен многочисленными и беспорядочными обрывками последних суток, тоже начинало казаться, что мир как‑то странно подмигивает ему со всех сторон. А потому даже очень смешное вызывало у него самое большее сдержанную улыбку.