Глава 37

И вход в подвал был замаскирован. Метрах в пяти от стены ангара Ростислав уцепился сдвоенными руками за что-то в замусоренной траве и поднял крышку, за которой были ступеньки спуска. Кивком пригласив Сырцова и Казаряна следовать за собой, он стал осторожно (руками-то в наручниках в стенку не упрешься) спускаться к обитой стальным листом двери. Сырцов извлек из под жилетки «байард», а Казарян вытянул из-за поясного ремня прихваченный на всякий случай трофейный кольт, и они спустились следом. Ростислав с трудом (сильно мешали наручники) отстучал по металлу положенное.

— Ростислав? — спросил из-за двери настороженный тенор.

— Я, я! Открывай!

— Почему не в срок?

— Девку срочно надо в другое место переводить.

При слове «девка» к полному изумлению Сырцова у него тиком дернулась щека.

Дверь медленно пошла на них — открывалась наружу. Ростислав сделал, как было договорено, два шага назад, Казарян всей своей шестипудовой тушей навалился на дверь, распахивая ее до упора, а Сырцов в почти балетном прыжке достал тенора рукоятью пистолета в челюсть. Тенор рухнул, и то, что увидел после этого Сырцов, заставило его забыть о целесообразных в данной ситуации действиях. Он замер. Под ослепительной двухсотсвечевой лампой без абажура, привязанная к намертво закрепленному железному стулу, сидела совершенно голая Люба.

Два выстрела сотрясли подвал почти одновременно. Но кольт все же опередил «стечкина», потому что «стечкии» упал на пол, а кольт продолжал оставаться в правой руке Казаряна. Казарян целился в здоровенного владельца «стечкина» и попал, а ошалело поддерживавший правую руку левой качок целился в Сырцова и не попал.

— Что ж ты делаешь, идиот! — почти в ухо прокричал он Сырцову и не смог продолжить темпераментный кавказский монолог. Он тоже увидел Любу.

А Люба увидела Сырцова. Увидев, закрыла глаза, и слезы потекли по ее щекам из-под опущенных век. Выдернув нож из ножен, Сырцов кинулся к ней, тремя точными движениями разрубил веревку, сорвал с себя жилетку и, подняв Любу со стула, скрыл жилеткой Любину наготу. Потом обернулся. Казарян держал под дулом кольта всю троицу. Пришедший в себя тенор, тембр голоса которого явно не соответствовал телосложению, разглядев глаза Сырцова, в ужасе залопотал:

— Мы ее и пальцем не тронули! Как приказано, как приказано!

Ему же первому досталось: тяжелым сырцовским башмаком по яйцам, а потом ребром ладони по горлу. Амбала Сырцов метелил уже с сознательным зверством: по самым болевым точкам, но так, чтобы в беспамятство не провалился. Не прошел и мимо Ростислава, которому размазал лицо в кашу. Пошел по второму кругу, но тут его сзади за талию цепко ухватил Казарян и проорал:

— Ты их до смерти забьешь, Жора!

— Пустите меня! — рванувшись, ответно заорал Сырцов. — Я их в грязь втопчу!

— Они могут понадобиться, — уже спокойнее напомнил Казарян.

— Пустите меня, — совсем спокойно попросил Сырцов: пар вышел.

Раскиданная в разные стороны троица несинхронно стонала. Люба стояла у стула, там, где ее оставил Сырцов. Стояла она в полуприседе, стараясь прикрыться как можно тщательнее.

— Что они с тобой сделали?

— Ничего. Пальцем не тронули. Только ножами с меня всю одежду срезали и всю ночь такую похабщину несли…

Лишь сейчас Сырцов заметил в углу кучку тряпок знакомой расцветки.