— Нечасто, — возразила Светлана Дмитриевна, не открывая глаз. — Она редко меня сюда пускала.

— Все-таки постарайтесь. Вспомните всю, до деталей, обстановку, вещи, с которыми она привычно и с и любовью контактировала… — Сырцов замолчал, давая ей возможность сосредоточиться. — Откройте глаза. Осмотритесь внимательно. Чего здесь недостает, что исчезло вместе с Ксенией?

Светлана Дмитриевна распахнула глаза и как бы заново осмотрела мир Ксении. Медленно стала перечислять:

— Нет двух иконок: ее святой и Николая Угодника… Маленьких таких… Церковный ширпотреб…

— Она — неистово верующая? — быстро спросил Сырцов.

— Да нет. Просто интересовалась православием.

— Дальше.

— Длинный такой кабинетный алфавит-книжка для телефонов. Всегда на столе лежал. Вот, пожалуй, и все.

— Где висели иконки?

— Справа от стола.

Сырцов подошел к столу и изучил стену. Неумелой рукой в нее было вбито три гвоздя, ненужно больших для такого дела.

— Что еще висело здесь? — потребовал ответа Сырцов.

— Ах да… Еще и фотография…

— Чья?

— Разве это важно? — прикинулась дурочкой Светлана Дмитриевна.

— Важно.

— Эта фотография не имеет никакого отношения к делу…

— Она взяла ее, значит, имеет, — грубо надавил он.

— Мне бы не хотелось говорить.

Сырцов вынул из кармана конверт с баксами и положил его на стол. Предполагал, что подобное может случиться. Не выносил он эти дурацкие бабьи игры. Положил и направился к двери, обходя кресло, в котором сидела Светлана Дмитриевна. Она вскочила, схватила его за рукав куртки. Он вырвался, заговорил яростно:

— Краковяк не танцую, мадам. И в детские игры не играю. «Черным белое зовите, „да“ и „нет“ не говорите» — для других. Было приятно познакомиться.

Она повисла на Сырцове и заплакала. Он вздохнул и стал ждать. Быстро отплакавшись, она тоже вздохнула.

— Не покидайте меня, Георгий. Если вы уйдете, то все кончится: надежды, будущее, жизнь. Вы единственный, кто может нам помочь, я это знаю. И будьте снисходительней ко мне. Если не можете уважать, то пожалейте меня.

— Чья фотография? — упрямо повторил Сырцов.

Она отпустила его, отвернулась к окну и тихо призналась:

— Моего первого мужа..

— Она знакома с ним?

— Он трагически погиб задолго до ее рождения.

Это уже было интересное кино. Сырцов возвратился к столу, но не для того, чтобы опять забрать «зеленые», а для того, чтобы сесть на стул и посмотреть Светлане Дмитриевне в глаза. Сейчас глаза ее были слепы. Она смотрела в себя. Сырцов решил вернуть ее к мирским делам:

— Откуда же эта непонятная любовь Ксении к нему?

— Он писал стихи, сочинял песни… Она считает его жертвой времени, режима… Моей жертвой и косвенной жертвой своего собственного отца.

— Вы его бросили?

— Его бросишь… — Она вяло и светло улыбнулась. — Это он ушел от меня. Да вы его должны знать по его песням. Они ныне бурно возвращаются из искусственного небытия. Он — весь в своих песнях, Олег Торопов.

Ну и номер! И уже гремело в ушах знаменитое и привязчивое, как смола: «Деревянный самовар! Деревянный самовар!», спетое под беспощадную гитару хриплым и зачаровывающим баритоном.