Боже, за что наказываешь? Ну чем я Тебя прогневила? Что я Тебе сделала, Господи?! Это же невыносимо… Пусть это окажется дурным сном, ночным кошмаром, бредом. Ну дай мне силы проснуться и прекратить пытку, Господи — иначе… иначе я перестану верить в Твою мудрость и справедливость: нельзя же вот так, наотмашь, бить слабую и беззащитную женщину в который раз!

Но Он не слышал…

— Поверь, если бы был хоть малейший шанс… а так… Отец уложил мальчика на обочину дороги — и уехал. «Сынок, — сказал он мне, — я испугался, просто испугался. Что же мне, на старости лет идти в тюрьму за то, в чем я невиновен? Кто мне поверил бы? Чтобы я мучился, как в «Зоне»? Как раз по телику этот жуткий сериал показывали. Потом он заплакал. Я никогда не видел отца плачущим — это был первый раз. И последний: через несколько минут он умер, у меня на руках.

В комнате воцарилась тишина. Тяжелая и густая, как туман. Но она не могла тянуться до бесконечности, один из нас должен был нарушить ее.

— Ладно, — наконец проговорила я холодным чужим голосом. — До сих пор понятно. Но почему молчал ты?

— Почему? Так трудно понять? — с горечью спросил Бондарев. — Хотел сохранить у людей добрую память об отце. Он тридцать два года отпахал в локомотивном депо — уважение, грамоты, благодарности, все такое… А после смерти матери уже не женился, всего себя посвятил мне, растил, воспитывал — как мог. Думаешь, мне так легко было пойти на сделку с совестью? Но это — единственное, чем я мог отплатить за все, что он сделал для меня…

Я медленно поднялась. Непослушными пальцами потянула вверх молнию куртки и, как слепая, двинулась к двери. Меня догнал его голос, тихий и печальный:

— Мой отец убил твоего сына, но твой сын убил моего отца, Наташа…

Я медленно повернулась.

В глазах Бондарева стояли слезы.

25

Только дома я вспомнила, что не вернула ему ключи. И что мой «эйсер» остался у него. Ну и черт с ним, мне компов и на работе хватает…

Я знала, что он больше не позвонит.

Не станет искать встречи со мной, пытаться что-то досказывать и доказывать. Он рассказал все — а я вынесла свой приговор. Но почему-то те последние его слова снова и снова звучали в моих ушах: «Мой отец убил твоего сына, но твой сын убил моего отца…» И они не давали мне покоя.

Мой сын убил его отца…

Я вспомнила фото на стене в его гостиной: улыбающийся седой мужчина с усталым лицом и мягким, чуть печальным взглядом. «Наверное, твой отец был очень добрым человеком, Слава», — заметила я как-то. Он кивнул. «Знаешь, по утрам у нашего подъезда его всегда ждали бездомные собаки, он их подкармливал».

Сбив моего сына, потрясенный старик слег с инфарктом.

Оказавшимся для него роковым.

У меня был единственный ребенок, у Бондарева — единственный отец. Я любила Саньку, Бондарев — отца. И мы, пойманные судьбой в сеть невероятных и злых совпадений, одновременно лишились этих очень близких нам людей и теперь были готовы возненавидеть друг друга. Но ненависть не конструктивна, ненависть разрушительна. И она оставит после себя холодную пустыню, взамен которой уже никогда не будет ничего. Но главное: она все равно не вернет тех, кого мы любили.

Во мне совсем недавно зародилась новая жизнь. И ему, этому маленькому, как стручок гороха, зародышу совершенно все равно, был ли его отец убийцей, или героем, смалодушничал ли, скрыв преступление, или рискнул жизнью, спасая другого.