– С вас пятьдесят крон, – выбила чек она.

– Похоже, ваши цветы из золота?... – неожиданно возмутился он.

– Из золота ваша любовь, которую вы присовокупите к букету, – ухмыльнулась благообразная старуха в канотье, высунувшись из подсобки.

– Про любовь вы к месту ввернули, бабуся, – хмыкнул агент, отсчитывая три двадцатки.

И тут, услышав тембр его голоса, Сандрин вздрогнула.

– Вы... случайно, не Лев Щеглов?... – взяв из его рук деньги, спросила она.

– Нет, а что? – улыбнулся Фуат. – Меня зовут Андрис Закошанский, – протянул он руку. – А вас?

– А так похожи. – Сандрин отсчитала десять крон и демонстративно отвернулась.

Фуат направился к выходу, намеренно притормозив у двери, где стояли горшки с петуньями, и не ошибся – она догнала его.

– Подождите, – она смотрела на Фуата снизу вверх. – Вы ведь русский?... Я вас узнала... Вы были у нас дома!

– Мне, право, неловко, но вы ошиблись, мадам, – Фуат вздохнул и снова посмотрел на нее.

Внезапно агент повернулся и пошел прочь, обиженно щурясь.

«Иди... иди, – бормотал он. – Я не хочу больше говорить с ней!»

Дворники размазывали по стеклу дождевые следы, когда он сел в машину.

Недаром пожившие люди говорят, что не надо пытаться смотреть в глаза старой любви... Не надо! Фиалковые глаза Сандрин заметно потускнели, и выглядела она уставшей и потерянной вдовой сорока лет... Хотя, возможно, сегодня был просто не ее день?

– Так сложилась жизнь, просто – так сложилась, – повторял, пока не охрип, Фуат.

У лодочной станции его машину встретил громовым лаем серый грязный кабысдох... Паркуя машину, Фуат увидел какой-то сверток, который валялся на песке у берега, но, когда через полминуты он входил в калитку, ни свертка, ни кабысдоха там уже не было.

Всю земную поверхность, которую охватывали глаза, заполнила густая дождевая пыль... Он открыл замок и зашел в дом.

Руку фельдъегеря – вот что он начнет искать прямо сегодня, с тем самым пристегнутым к ней «дипломатом», решил он.

– А Сашка Синицына, то есть Котова... А о Сашке Котовой я подумаю завтра, – жаря яичницу и наливая в литровую кружку пиво, бормотал агент.

На столе в банке из-под анчоусов стояло пять голубых роз.

В кухне пахло одиночеством и яичницей с беконом...

Человек, довольный своей судьбой

Запах кофе и тостов с клюквенным вареньем на кухне Рейтелей по утрам.

– Папка, дай денег, – канючит Деспина, дочь Рейтелей. – Ну, да-а-ай...

– Я тебе не круглосуточный банкомат, – громко шипит Валду Рейтель, кося на дочь своим фирменным взглядом.

– Папка, ну ты жмот!.. – фыркает Деспина.

Если вы думаете, что у Валду Рейтеля утро начиналось не как у всех отцов, вы глубоко ошибаетесь.

В особняке на улице Маринеску происходила обычная семейная сцена – завтрак перед работой и школой.

Деспина, пятнадцатилетняя инфанта с ангельскими глазами, ковыряла вилкой яйцо и клянчила денег, сам Валду задумчиво тянул из толстой кружки кофе, а Хелин, жена, изображала, как ее мучает мигрень. Очень талантливо и с выражением.

«В тебе умирает Сара Бернар, – покосился Рейтель на жену, но вслух ничего не сказал. – Или сенбернар», – додумал он, поперхнувшись кофе.

– Ты отлично выглядишь, Хелин, – уходя, сказал он супруге.

Ее ухоженное лицо и безупречная фигура почему-то наводили на Валду такую изумрудную тоску, что он чуть не выбежал из дома, выбив ногами дверь.