— Он в отличной форме. — Я рассказываю Саймону про «И-Бэй».

— О Господи! — говорит он. — Ах ты бедняжка! Просто ужас. — Саймон пьет минералку. — Но, честное слово, он ведь просто думал немного заработать. Я всегда пытался разбогатеть, когда был мальчишкой.

— Он не нуждается в деньгах. Мать дает ему все, что он пожелает.

— И все же это ведь деньги. Помнится, я уговорил бабушку выдавать мне подаренные деньги на Рождество однодолларовыми купюрами, чтобы их было побольше. Мне просто нравилось иметь деньги. Я раскладывал их на постели и валялся на них.

— Уильям слишком мал для такого, — мрачно отзываюсь я.

— Да ничего подобного. Подружка, твой пасынок старше нас с тобой.

Глава 8

Снова среда, и идет дождь — в такую погоду возвращаться из детского сада пешком не самое приятное занятие, но я по крайней мере смогу пройти через пустой парк. Мои первые походы в Центральный парк — в детстве, с отцом — были своего рода спасением. Правда, в то время парк был изрядно заброшен. В Черепашьем пруду плавали пивные банки, а если бы на Овечьем лугу паслись овцы, им бы пришлось питаться пылью, а не травой. Но у отца случались приступы ностальгии по парковым тропинкам и игровым площадкам, поэтому визиты в парк стали своего рода паломничеством, и не важно, насколько убогим и запущенным было это место.

Отец вырос на Аппер-Вест-Сайд, в семье, которая лишь раз в году могла позволить себе отдых в Катскилле. Каждые полгода или около того, когда у нас была пара часов свободного времени в промежутке между покупкой билетов в кино за полцены и началом вечернего сеанса, отец решал, что мы проведем это время не в магазине, а в парке.

Мама не приходила в восторг от этих экскурсий, она боялась грабителей и молодых людей, предлагавших «косячок». Похоже, ее страхи не были совсем уж неоправданными: в те годы парк был куда опаснее, чем теперь, и молодые люди явно пытались нас напугать, а отнюдь не воображали, что хорошо одетый мужчина, с облаченной в меха женой и юными дочерьми, всерьез собирается разжиться травкой. Мне нравились наши прогулки по парку с отцом. Он показывал лужайки, где играл в бейсбол с братьями и друзьями. Помню, отец поковырял мыском ботинка землю у подножия дерева, потому что там, по его воспоминаниям, в 1946 году Бобби Финкельман зарыл серебряный канадский доллар.

Однажды, когда мне было лет десять и мы пошли в парк вдвоем — не помню, почему мама отказалась к нам присоединиться (возможно, простудилась, или же они с отцом поругались, или же ей не хотелось в кино), папа повел меня к Гарлем-Меер. Это было настоящее приключение. Собирался дождь, мы проходили мимо старого лодочного сарая — полуразвалившейся лачуги, где стены исписаны граффити и воняло мочой. Прежде я не бывала в Гарлеме и воображала его как очень темное и страшное место, где обитают темные и страшные люди. Но отец не обратил внимания на мой ужас. Мы обошли вокруг пруда, разглядывая деревья, растущие на высоких склонах. Отец широко улыбался прохожим, даже подвыпившим старикам, которые тянули вино из бутылок, обернутых мятой бумагой. Теперь бы я сказала, что подобное отцовское поведение было типичным для богатого либерала, но тогда он казался мне воплощением расовой справедливости.