Я задумываюсь, вытирая миксер.

— Твои проблемы были в первую очередь связаны с тем, что папа идиот.

Мама не отвечает. Она неторопливо оттирает раковину.

— Аннабет писала девочкам, рассказывала, куда они поедут на выходные или на Рождество. У меня просто сердце разрывалось, когда я видела, как они радуются и собирают вещи. Но очень часто она вообще за ними не приезжала — или увозила их всего на пару часов вместо обещанной недели. Девочки страшно грустили. Люси плакала целыми днями, а Элисон хмурилась — помнишь?

— Да.

— В последний раз Аннабет виделась с ними, когда тебе было три или четыре года. — Мама вытирает руки кухонным полотенцем. — Она неустанно твердила им о поездке в Калифорнию, в Диснейленд. Я просила отца поговорить с ними, предупредить, что она, возможно, передумает, как уже случалось раньше. Но отец утверждал, что Аннабет не может быть такой жестокой и не нарушит обещание насчет Диснейленда. Ну и, разумеется, когда пришел назначенный день, Аннабет не приехала за дочерьми. Через пару дней она заглянула к нам с одним из своих бойфрендов и на полдня отвезла девочек в Катскилл.

Я аккуратно задвигаю стулья под кухонный стол. Ножки скребут по кафельному полу.

— Я помню. Помню, как они ездили в Катскилл. Я так завидовала.

— Ты это помнишь? Правда? А ведь ты была совсем маленькая.

— Они привезли домой водяные пистолеты. А у Элисон была игрушечная лягушка.

— Да? А я не помню. Зато хорошо помню, что на следующий день за завтраком они вели себя еще хуже, чем обычно. Так ужасно, что я отослала Элисон в комнату, но она закатила скандал и закричала, что не собирается меня слушать, раз я отказалась отпустить их в Диснейленд с матерью.

— Что? — Я присаживаюсь на стол.

Мама редко рассказывает о старших сестрах, о том, как скверно они с ней обращались, как плохо себя вели. Редко жалуется на Аннабет, даже теперь, повторив судьбу своей предшественницы. Мама как будто переменилась.

— Аннабет сказала девочкам, что это я виновата. Что она планировала поездку, а я запретила.

— Быть такого не может.

— Может.

— О Господи, ну и сука. И они ей поверили?

— Разумеется. Или предпочли поверить. Нестерпимо думать, что мать лжет.

— И что ты сделала? Сказала им правду? Заставила отца с ними поговорить?

— Мы пытались, но ничего не получилось. — Мама слабо улыбается. — Но я все-таки отыгралась.

— Что? Что ты сделала?

— Помнишь мою старую норковую шубку с собольим воротником?

— Конечно. Однажды я надеюсь ее унаследовать.

— Хочешь знать, где я ее раздобыла?

— Расскажи, — с восторгом требую я.

Мама заговорщически подается вперед, как будто Аннабет Гискин бродит где-то поблизости и подслушивает наш разговор.

— Через несколько месяцев после истории с Диснейлендом, осенью, позвонил милый пожилой джентльмен, у которого меховой склад в Парамусе. Он позвонил папе на работу, но попросил позвать миссис Гринлиф. Секретарша была новенькая и дала ему домашний телефон. Старичок обзванивал всех своих клиентов и сообщал, что закрывается. Его сын, бедняжка, который держал склад вместе с ним, умер — кажется, от рака. У отца просто недоставало духу продолжать. Они с женой решили перебраться во Флориду.

— И?

— И он попросил меня забрать мою норковую шубку.

— И что?

— Так я и сделала. Заплатив, между прочим, за шесть лет хранения, что обошлось мне в кругленькую сумму. — Мама напоследок обводит кухню внимательным взглядом и шагает к двери.