Та приподнялась на подушках.

– Ты принес его назад?! Почему?! – Она пыталась перекрыть своим голосом вопли ребенка, что было нелегко сделать.

– Потому что он твой! Возись с ним сама! Глаза Амеаны презрительно сузились.

– Хорошо, – отчеканила она, – завтра утром Стимми отнесет его на овощной рынок и положит у колонны.

Мгновение Мелисс стоял, не шевелясь, потом неожиданно топнул ногой.

– Нет! – Его крик походил на рычание зверя. – Ты понимаешь, что он станет рабом человека, который его подберет, а если этого не случится, будет растерзан бродячими псами!

– Меня не волнует, что с ним случится. Он мне не нужен.

Мелисс подошел к постели Амеаны и вдруг с силой ударил женщину по щеке: маска бездушия на ее лице вмиг сменилась маской испуга.

– Ты покормишь его, чтоб он не орал; если не хочешь сама, найди кормилицу, ты меня слышишь?! Завтра я зайду и посмотрю, что тут происходит: если снова услышу этот визг, то прибью тебя вместе с твоей беспутной рабыней.

– Я не твоя собственность, Мелисс, ты не можешь распоряжаться мною! – вскричала Амеана.

И тогда он произнес с леденящим душу спокойствием:

– И все-таки я могу тебя убить.

Когда он пришел на следующий день, гречанка лежала в постели, молчаливая и надутая. Однако ее лицо уже не казалось вылепленным из желтого воска – к нему возвращались прежние краски, а хорошо расчесанные волосы буйно кудрявились, выбиваясь из-под ярко-голубой повязки, что придавало молодой женщине привычный, ослепительно-задорный вид.

Мальчик лежал в той же корзине; увидев Мелисса, Стимми поспешно вынула ребенка и, освободив его от мокрых тряпок, принялась неумело пеленать. Мелисс с невольным любопытством уставился на младенца. Длинненькое и плотное смуглое тельце, темные глаза, смоляно-черная шапочка волос на круглой головке… Больше половины мужского населения Рима темноволосы, черноглазы и смуглы, люди с каштановыми, рыжими или русыми волосами и светлыми глазами встречаются куда реже. Вероятность того, что Амеана родила его сына, была ничтожно мала, и все-таки она существовала… Впрочем, он не позволял себе думать об этом.

В конце концов есть сколько угодно отцов, выбрасывающих на улицу или продающих в рабство своих законных детей оттого, что нет возможности прокормить слишком большую семью; что касается богатых людей, они никогда не признают своими детей от куртизанок или рабынь. Рожденный нищим, имеет нищую судьбу, так уж повелось в мире…

– Ты доволен? – холодно спросила Амеана. Он не знал, что ответить, и только спросил:

– Ты сама его кормишь?

– Еще чего! Довольно того, что он девять месяцев, как пиявка, высасывал соки из моего тела!

В следующий раз Мелисс застал кормилицу, крепкую, полную женщину неопределенного возраста, которая держалась с большим достоинством и даже несколько по-хозяйски, – ремесло кормилицы считалось очень уважаемым и почтенным. Когда она осторожно опустила мальчика все в ту же злосчастную корзину, он захныкал.

– Что с ним? – резко спросил Мелисс. Отвечая, женщина слегка повысила голос:

– Так ведь его надо не только кормить, но и брать на руки, укачивать, петь ему песни. Уж я-то знаю: сама вырастила шестерых, а седьмой недавно родился, да и выкормила, должно быть, не меньше десятка, не считая своих. И почему на нем нет никаких амулетов? Нужно повесить ему на шею медальон, иначе ночью налетят стриги и выпьют его кровь! Вы принесли очистительную жертву? А как назовете мальчика? Давно пора дать ему имя!

Амеана выслушала ее с угрожающим молчанием, а Мелисс вдруг сказал:

– Его будут звать Карион.