Я отстранилась от него:

— Пойдем куда-нибудь отсюда.

Он кивнул, и невероятный оттенок его волос слегка побледнел. Я просила его не делать этого, но теперь он не обязан был прислушиваться к словам кого-либо из нас. Даже указаниям МЕТА, по крайней мере, не прямо. Могла ли я действительно верить в это? Я не знала.

Я надела куртку и обувь, и мы спустились в разбитый землетрясением парк. Небо становилось железным, и деревья, казалось, беспокойно шелестели под неощутимым ветром, шепча одно другому: «Погода меняется». Причудливо? Не более, чем считать идущую рядом машину настоящим мужчиной.

Выйдя из парка, мы пошли вдоль улиц округа под названием Россия. Иногда он произносил пару слов об архитектуре старых зданий, основанной на городах Европы восемнадцатого и девятнадцатого веков. Длинными каплями полился дождь, затем плотной пеленой, но мы продолжали идти.

Вскоре мои волосы и одежда промокли насквозь. Туфли были полны воды. Я подумала, устойчив ли к воде его макияж. Да, хотя я едва могла разглядеть его сквозь длинные стальные струны дождя. «Я люблю тебя», — подумала я. Я люблю робота. В конце концов, пусть все мы будем врать, но только не себе. Я знаю, что сделали другие двое в поезде. Вероятно, каждый из них способен на такое. И он сказал «сильнее родителя», — пытался ли он этим впечатлить, запугать — или успокоить? Но я не могу обойти и тот другой факт — эту любовь. Он пришелец, и мне нужно бежать, прятаться, но я не могу, не хочу. Я буду любить тебя, какое бы имя ты ни носил, кто бы ни обладал тобой, что бы ты, твою мать, ни делал. Вечно, так кажется. Пока не обращусь в прах, пока ты не потерпишь крах, должна — не остановит страх. 

В «Кафе Чехова», когда мы зашли, мужчина за стойкой позвал кого-то из подсобки, крупного, дородного малого, заявившего тут же:

— У нас есть право отказать вам во входе.

— Имейте милосердие, — сказал Сильвер (Верлис) просто, дружелюбно. — Мы просто попали под дождь. Посмотрите, она вся промокла.

Они посмотрели на меня.

— Табличка на двери гласит, что требуется уместное платье, — проскулил здоровяк.

— Пойдем куда-нибудь в другое место, — попросила я.

Сильвер — Верлис — ответил:

— Конечно.

Он опустил руку в карман своего промокшего пальто и извлек оттуда карту I.M.U. Мои глаза застыли на ней. Карта была платиновой. Высший ранг. Сильвер сказал:

— Могу я только воспользоваться этим и купить ей чего-нибудь горячего попить?

Здоровяк оглянулся на мужчину за стойкой. Тот сказал:

— Ладно. Все в порядке. Присаживайтесь. Вы хотели бы, чтобы мы просушили вашу одежду? — я не смогла распознать происхождение его акцента.

А Сильвер заговорил с мужчиной на беглом итальянском. И тогда последний просиял и начал размахивать руками. Он вышел из-за стойки и проводил нас через ресторан к отдельной нише, теплой и сухой. Он забрал нашу верхнюю одежду и вернулся с чайником горячего шоколаста и с настоящими сливками.

— Что ты ему сказал?

— Ничего особенного. Сказал о своей итальянской матери. И горячем шоколасте.

— Ты не выглядишь, — сказала я, — настолько богатым, чтобы владеть платиновой I.M.U. Не говоря уже обо мне.

— Ты бы удивилась.

— Откуда она у тебя?

Он показал мне карту. Вдоль края рельефно выступал акроним «МЕТА».

— Ты работник?

— Как и ты, Лорен.

Мы выпили шоколаста, я — без сливок, он — без необходимости. Когда чайник опустел, каждому из нас принесли бокал вина.

К тому времени показалось вечернее солнце, и вся Россия заблестела под паутиной из флаерных линий с капелями дождя.