А может, изобрела бы что‑то фантастическое, еще не существующее, чтобы составить конкуренцию великим писателям. Допустим, придумала бы новый способ самовыражения. Искусство должно не повторять реальность, а создавать новую. Помнишь, Тарковский создал отстраненную реальность — образ зоны.

— Это сверхзадача для гениев, — тихо заметила Аня.

— И при всей нелюбви к себе, я бы даже похвалила себя, хотя посчитала бы это изобретение счастливым стечением обстоятельств. Меня всегда влекла жажда новых впечатлений, я мечтала пережить некий метафизический опыт.

— Ты думала: «Какую сказку с детства для себя выберу, ту и проживу», — насмешливо тронула Инну за живое Жанна. — Тут хотя бы понять, что такое быть человеком, что есть доля человеческая? Зачем ему такая степень уязвимости?

— Мне казалось, что в моей внешности уже заложено что‑то особенное, экстравагантное, гипнотический шарм что ли, придающий загадочность и добавляющий индивидуальности. Я тогда считала, что нужно доверять всему бессознательному, иррациональному в себе. И своей манерой экстравагантно одеваться я только подчеркивала эти качества. Может, зря разуверилась? И в результате неправильного выбора произошло внутреннее обрушение моей сути, апокалипсис души.

— Все мы изгнаны из рая. А из себя, из своего собственного эго мы уходим, когда делаем что‑то плохое, недостойное нас, — заметила Жанна.

— И что выводит нас к истине? — спросила Аня.

— Любовь. Мы идем, идем и вдруг понимаем, что шли не туда. Но это вопрос целой жизни. Большинство только на пороге… начинают об этом догадываться.

— Это и есть жизнь. Она не в рецепте, а в пути. В поиске, в выборе. А если человек обнаруживает, что находился в состоянии иллюзии, что на самом деле не любил?

— Мы сами превращаем любовь в прах. У нее масса переливов, оттенков. Мы грешим избыточным употреблением слов «Любовь», «Бог». А их надо слышать через тишину и недосказанность. Мы затираем их, они мельчают. В голове надо прорабатывать свой и чужой опыт, продумывать увиденное, услышанное, прочувствованное, Проговаривать всё это с близким человеком. А мы разучились мирно беседовать друг с другом. Ругаемся, ссоримся или уткнемся в телевизор, всё видим, слышим, но не вникаем. «Она взглянула на него». Как? Почему так? «Он ответил». Почему так? Какие ниточки их связывают, какие уже оборваны? Тонкость чувств и любовь ушли или во что‑то преобразовались?

— Поступать так, как надо всегда очень трудно, даже когда понимаешь, что все упирается только в тебя. Иногда эта ясность возникает сразу, но удержать это понимание в себе тоже не всегда удается, — созналась Инна. — Да и близкие люди часто оказываются неблизкими. И самих себя мы не всегда принимаем, но уговариваем…

Внутренне и внешне встряхнувшись, Инна продолжила рассуждать:

— В своих книгах я бы не следовала за молвой успеха знаменитостей, а дальше всех пошла бы в своем откровении, в поисках собственного стиля и яркой манеры выражать свои мысли, нафантазировала бы себе что‑то бессобытийное в привычном смысле и в то же время удивительно насыщенное, мощное.