— Боже, как я скучал по тебе, — пробормотал он ей в ухо, подхватил на руки и внес в дом, а она даже не успела перевести дыхание для протеста. — Черт возьми, куда ты делась? Я звонил сотню раз, и какой-то идиот без конца повторял, что телефон отключен!

— Так и есть… Я переезжаю. Да. Правда, я сказала, что уеду к первому, но компьютер не понял, и меня слишком рано отключили.

— Неважно, я уже здесь. — Он поставил ее на ноги рядом с кроватью и снова принялся целовать. Это продолжалось долго-долго, потому что им надо было много сказать такого, чего не выразишь словами. Сначала яростно, а потом более нежно Кейн ласкал ее рот. Без слов он рассказал ей о своей тревоге, о глубоком одиночестве сердца, о страхе, заставлявшем думать, что все случилось только в его воображении, и о еще более ужасном страхе — что, вернувшись, он не найдет ее. — Я чуть не арендовал самолет еще раньше, чем чернила высохли на контракте, но студия смогла устроить мне через час прямой рейс. Боже, а какая гонка была из аэропорта в Гринсборо, хотя!..

Не в силах сдержать себя, Рори снова потянулась к его губам. Причины могли подождать, причины отъезда, причины возвращения. Она знала только одно: Кейн вернулся и, разумно это или нет, она любит его таким, какой он есть, каким был и даже каким когда-нибудь станет.

И он знал это, не нуждаясь в словах. Он целовал ее так, будто впитывал из губ самую ее душу. Он целовал ее нежно, будто стирал всю боль и сомнения, которые обрушились на нее, когда он уехал. И потом он прошептал ей в щеку:

— Я не говорил тебе, но ты знаешь, правда ведь? Моя записка… По-моему, я побоялся написать эти слова. Безумие, ух, в особенности у человека, зарабатывающего на жизнь писанием, верно?

Его записка? Какая записка? Впрочем, неважно. Ведь он вернулся, он здесь, он целует ее так, что она едва стоит на ногах. Он расстегивает ей блузку, и спускает с плеч, и…

— Кейн, что ты делаешь? — задохнулась она, когда он стянул с плеч, а потом и с рук атласные бретельки лифчика и столкнул его к поясу.

— Не можешь догадаться? Через семь дней ты уже забыла уроки?

Взяв в обе руки, как в чашу, ее груди, он наклонился и поцеловал розовые бугорки, а потом просто смотрел на них и на нее, будто никогда раньше не видел женщины.

— Как ты ухитряешься заставить меня терять голову? — прошептала она.

— Не знаю, — просто ответил он. — Не знаю и того, как ты заставляешь меня терять голову, почему я ни на единую минуту не забывал тебя с того мгновения, как увидел среди ночи, когда ты мыла террасу и вздыхала.

Он приподнял ее так, что голые груди вдавились в его твердую грудь, и снова целовал, медленно и очень нежно. Ничего больше от жизни ему не нужно, только быть рядом с этой женщиной и целовать ее со всей своей нерастраченной любовью, и одиночеством, и мечтами, которые накопились в нем за тридцать семь лет нелегкой жизни.

Но этого было мало, и они оба знали, что этого мало. И скоро одежда Кейна и Рори валялась на полу, а она лежала в его объятиях на пахнувших лавандой простынях в своей, собственной девственной постели.

На этот раз все было реально. Ни королевских размеров кровати, ни очарования декадентской ванны, ни вызванных вином фантазий.

Не было ни нервозности, ни неуверенности. Она раскрыла для него свои объятия, и он пришел к ней так, как она тысячу раз мечтала. Только на этот раз все происходило не в мечтах, а наяву, и они оба понимали свои чувства, не нуждаясь в словах. Слова светились в кофейно-карих глазах Кейна, когда он смотрел в янтарные глаза Рори и когда они сливались телами.

Она была плодом, созревшим именно для него. Она созревала для него всю свою жизнь и ждала только его, но узнала об этом поздно — еще немного, и они оба навсегда бы опоздали.