Вернувшись после душа в нашу хибарку, стащила с себя купальник, бросила подушки к стене, и, как была мокрая, рухнула поперек кровати. Рухнула неудачно – стукнулась затылком о стену. Втянув воздух сквозь стиснутые зубы, переждала тупую боль и расслабилась, ощутив ступнями прохладный бетонный пол.

Усталость давила. Тело было чужим и не послушным. Пока устраивалась, мне казалось, что я преодолеваю сопротивление воды. Так полу лежа я, наконец, задремала.

Я рассказываю все подробно из-за того, что случилось позже.

Мне приснился сладчайший сон.

* * *

Мой возлюбленный нежно целует мою шею, грудь, живот. Разводит мои колени и пьет бережно страсть с розовых лепестков. Проникает неотвратимо и мощно в мое лоно.

И меня качает. Качает и возносит к вершинам волна страсти. Огненный шар разрастается и взрывается, как и боль в моей душе, и смывает всю горечь. Наполняет меня жидким огнем от макушки до лепестков, сжимающих то основание его копья, то округлое атласное навершие. Огонь растекается, пылая на моих щеках и груди, щекоча в животе, создавая внутри жаждущую пустоту.

Я вскрикиваю. Я прощаю его. Я люблю его. Я умираю от наслаждения как наяву. Наяву? Пытаюсь проснуться. О-о нет, не могу! Новый взрыв накрывает меня бархатной тьмой с яркими звездами. И я слышу во тьме ответный стон муки или наслаждения. Где я? Милый!

Я не слышу собственного голоса. Глаза не желают открываться. Истома и жара как клей. С трудом удается разлепить веки. Вот же – я, в неверном свете фонаря за окном. Тела не чувствую, оно растаяло, но вижу: меж раскинутых бедер – нечто темное, темнее теней в комнате. И вдруг мое лоно отозвалось на последние пульсации, скользящее движение, взрыв сожаления – он покинул меня.

И я прозрела. О, Боже! Боже, это же – Лео.

Я зажала рот ладонью, отталкивая его и бросаясь к тазику. Меня шатало, ноги не слушались, но я добралась до тазика вовремя. Бурно избавившись от ужина, я нашарила рукой дверь, открыла, и, не глядя, слабым голосом, почти шепотом, крикнула: "Вон, убирайся вон"!

Я не видела, мои глаза были крепко зажмурены, я почувствовала, как он пронесся мимо, прочь, во влажный густой сумрак южной ночи. Запах сладкого тлена опавших лепестков казался мне ненавистным, хотя, с детства я его любила.

По-прежнему было невыносимо жарко, но меня трясло. Мне было зябко.

Я не могла даже смотреть в сторону кровати. Попив воды, завернулась в пикейное одеяло, села на стул к столу и попыталась понять, как это случилось.

Неужели я была так возбуждена, что возбудила, в свою очередь, Лео.

Что случилось с моими запахами, что случилось с ним? О чем он обычно думает, что произошло в его здоровенной, черной башке? Ведь он всегда был так деликатен. Неужели я спровоцировала его тем, что была неодета и лежала в удобной для совокупления позе? Поза совершенно не собачья. Черт, нужно было одеться и лечь по-человечески. Вот именно, по-человечески. Господи, куда я выгнала собаку, ведь я себя ненавидела в тот момент, а не его. Почему же я сама не ушла? Нам же послезавтра уезжать, нужно быстрее его найти.

11

Я оделась и вышла, решив по большой дуге обойти поселок, а вернуться по берегу моря.

Пока я бродила вокруг поселка, меня сводили с ума льнущая к коже влажная духота и ее вечный спутник – запах гниющих роз. Вблизи спящих домов я старалась вести себя тихо, шепотом чертыхалась, цепляясь в темноте за колючие кусты, в пол голоса звала Лео, и была страшно перепугана, когда передо мной возникла, как мне показалось, огромная фигура человека. Я едва сдержала свой крик – это был Сергей. Почему-то тоже шепотом он меня спросил, почему я лазаю по кустам вокруг домов. Оказывается, я не заметила, как только что миновала двор, в котором снимала углы их компания. Глупо было скрывать, что я ищу Лео.