Синьору Монтеверио было примерно шестьдесят, и держался он очень прямо. Его лицо с тонкими, но не классическими чертами излучало покой, какой бывает на лицах людей, не знавших ни особых тягот, ни забот, ни потрясений. Особенно Щукина поразили руки гостя — кисти длинные, жесты выверенные, изящные. При всем при том в синьоре чувствовалась простота, но не та, которая хуже воровства, а настоящая, кристальная, которую можно сравнить со свободой (если не путать свободу с анархией). Монтеверио был абсолютно свободен во всех своих движениях, словах, жестах, и его свобода никого не ущемляла. Да, он был аристократом, каких даже в кино не показывают.

— Меня заботит картина, — сказал Монтеверио. — Как она пропала?

Щукин рассказал, что уже стало ему известно, ведь пока следствие не представляло собой тайну. А про себя следователь подумал: если Монтеверио — заказчик кражи и задумал увезти картину тайком, то, как говорят в народе, спину поломает. Естественно, его здесь не выпустят из поля зрения.

— Печально, — вздохнул итальянец. — Значит, кто-то знает ее лучше меня.

Щукин отставил вопросы на потом — подъехали к гостинице. Монтеверио проследовал в заказанный для него двухкомнатный люкс, пригласил Щукина и ребят в номер. Архип Лукич из вежливости напомнил гостю, что ему бы следовало отдохнуть после дороги, но итальянец был непреклонен:

— Эта картина мне дорога, она должна была принадлежать моей семье, с ней связана гибель моих родственников здесь, в России. Я заинтересован в том, чтобы ее нашли. Чем раньше я поделюсь с вами своими знаниями, тем быстрее, надеюсь, вы ее… поймете.

А Щукин и рад был такому повороту дела, посему больше не ломался и приготовился слушать. Однако Монтеверио сначала заказал ужин на четверых в номер и говорил о всякой чепухе. Когда ужин доставили, князь достал довольно непрезентабельную на вид бутылку вина с бледно-серой этикеткой, на которой в полукружье были изображены холмы, облака и виноградники. Вверху угол этикетки пересекла красная полоска.

— Знакомство с Италией надо начинать с вин, — торжественно произнес Монтеверио. — Это вино носит имя местности южнее Флоренции, а известно своими виноградниками со Средних веков. Сначала вино было белым, и только в девятнадцатом веке рецепт красного вина составил Беттино Риказолли. Он взял за основу виноград Санджовезе, который придает аромат и крепость, немного добавил красного Канайоло, который смягчил жесткость Санджовезе, а легкость вину придал белый виноград Мальвазия. Сейчас можно встретить в Италии много Кьянти, но я рекомендую элитное «Кьянти-классико ризерва». Вы всегда отличите его по петуху на горлышке. Мне бы хотелось, чтобы, попробовав это вино, вы как бы ощутили Италию, вкус нашего солнца, аромат земли.

Очень ценные познания, особенно для оперативников, предпочитающих в жару пиво, — какое-то вино с петухами на горлышке… Нетерпеливый Вадик выпил свою порцию залпом, Гена, выпил медленно, затем сказал со знанием дела:

— Отличный купаж.

— Я рад, что вам понравилось, — живо отреагировал Монтеверио.

— Синьор Монтеверио, — начал Щукин, во все глаза изучая итальянца, так как все-таки подозревал этого внешне приятного принчипе в коварстве. А что, разве не может быть у Монтеверио желания повесить портрет прародительницы или просто родственницы в своем дворце как память о России? Сто процентов, что такое желание у него есть! — Нас удивила кража «Любовницы Синей Бороды». Говорят, картина — вовсе не шедевр.

— С точки зрения живописи — да, она несовершенна.