— Не дам-с, — сложил тот на животе руки и глаза в сторону отвел.

— Как это не дашь?! — окончательно рассердилась Наташа, заметавшись по комнате и чуть ли не рыча: — Не смешно ли: я у собственного холопа выпрашиваю денег! Ну, будь по-твоему. Обойдусь! Я имение заложу, что в приданое мне положено, но на бал попаду! А матушка, когда узнает, что ты мне отказал в такой малости, дабы выручить ее…

— Имений у вас нету! — в запале выкрикнул Иона.

— Как это нет? — усмехнулась Наташа. — У нас пять имений, деревни и села, пашни и леса, без малого три тысячи душ…

— Ни душ, ни имений, ни пашен с лесами у вас и вашей матушки больше нет-с. Я вам не однажды втолковывал, да вы слышать ничего не желали, сударыня. Все ваше богатство — я да Фомка с каретой и еще Анисья.

Это было новостью и неправдоподобием. Наташа — девушка с хорошим приданым, еще два года назад с Агриппиной Юрьевной вели переговоры лучшие фамилии в округе о будущем ее дочери, мол, неплохо бы породниться. Три имения с деревеньками и полторы тысячи душ, не считая пуховиков, лошадей, выездов и прочих мелочей, обещалось в приданое за Натальей! Далеко не за каждой княжной дают такое приданое.

— А куда ж они подевались? — еще не верила в катастрофу Наташа.

— Проданы-с!

— Проданы? Кому?! Когда?!!

Иона молчал, глядя в пол. Что-то незнакомое Наташе было сейчас в его облике. Может быть, углубились морщины, и оттого лицо приобрело усталый вид. Или выцветшие глаза потеряли уверенность. Или опустились плечи. А немногим ранее Иона ходил прямо, гнул руками подковы, скакал верхом. Но эти изменения говорят о старости, они так же естественны, как смена дня ночи. Нет, что-то еще появилось в Ионе — тусклое, нерадостное.

— Матушка не могла продать имения! — более чем его, уговаривала Наташа себя. — Да сколько раз она говаривала: «Самое большое богатство — это земля. Ничто не сравнимо с ней. Все бренно и не вечно, кроме земли. Голодай, воду пей, но землю не продавай». А ты говоришь — проданы? Ты нарочно меня обманываешь, чтобы я не поехала на бал?

— Я правду сказал.

Эта правда, которую Наташа не принимала и не понимала, забилась в голове, словно колотили по ней молотом. Крах, конец! И припомнила Наталья, что много из того, что было ценного, она давно не видела у матушки.

— Где драгоценности? Я все перерыла…

— И драгоценностей нету-с.

— Мы… — Наташа не могла выговорить ужасное слово, лишь одними губами шевельнула: — Мы разорены? Отвечай, Иона! Разорены?

— Да-с!

Ответ Ионы убил девушку. Состояния теряли в один единый миг, это Наташе было известно, но не такие огромные, как было у Гордеевых! Как могло случиться, что и Гордеевы потеряли состояние? Наташа упала на стул, глаза ее блуждали в потрясении, словно искали из лабиринта краха хотя бы узкую тропинку, которая привела бы к спасению. Вдруг со всей очевидностью Наташа представила, что ждет ее и матушку без денег. Значит, все усилия напрасны? И этот скверный старик до сих пор молчал! Взглянув на него, она залилась слезами. Теперь Наташа плакала от обиды, несправедливости и жалости к себе. Плакала от стыда, только сейчас сообразив: ведь потому и не принимали ее знакомые матушки и всякие чины — знали, что Гордеевы нищие.

Иона мог вынести любые лишения — голод, холод и нужду, но не слезы Наташи. Он всегда удовлетворял все ее капризы, стоило его любимице захлюпать носом, за что получал выговоры от Агриппины Юрьевны. Не имея своих детей, он нянчился с нею, когда выдавался свободный час. Постарше стала — в игры с ней разные играл, шалости покрывал, а в возраст вошла — поучал, советом наделял, ездить верхом учил, стрелять из ружья.