— Я вас хорошо знаю, дорогой господин Дюма, — сказала она на плохом французском, — и прежде всего по рассказам моих детей: моего сына — пастора, который всей душой любит вас, затем моего другого сына — актера, который переводит вас и играет в ваших пьесах, и, наконец, моей дочери — певицы. Она видела вас и познакомилась с вами в Париже, не так ли?

— Именно так, сударыня, — ответил я. — И то, что я вам хоть как-то знаком, придало мне смелости появиться у вас вместе с госпожой Лиллой Бульовски в подобный час.

— В подобный час! — повторила она. — Правду говоря, вы меня воспринимаете лишь как обитательницу Мангейма. Вы забываете, что я жила в столицах. Пятьдесят лет своей жизни я провела в Вене, Берлине, Мюнхене и Дрездене. К тому же, как видите, я читаю.

И она показала перевернутую книгу, лежащую на столе.

— Простите мое любопытство, сударыня, — обратился я к ней, — а что вы читаете?

— Новую трагедию «Граф Эссекс», и если бы я еще играла, то там для меня есть хорошая роль.

— Ах, да, это вещь Лаубе, — сказал я.

— Как, вы ее знаете? — удивленно спросила меня г-жа Шредер.

— Конечно, я ее знаю, — ответил я, смеясь. — Как знаю все то, что происходит в России и Англии.

— Вы знаете немецкий язык?

— Нет, но у меня есть переводчик.

— Увы! — покачала головой г-жа Шредер. — Лучшие времена нашего несчастного театра позади! Авторы и актеры в упадке, все заимствуется из Франции. Наши светочи погасли. Я видела живым Иффланда, я видела Шиллера, знала Гёте, да мне уже и самой пора к ним присоединиться. На том свете я найду лучшую компанию, чем имею здесь. Но, извините меня, я начала брюзжать, как старуха. Добро пожаловать, дети мои.

И она окинула нас с Лиллой взглядом.

Я протянул Лилле руку, и она сжала ее, улыбаясь.

— Говорить нужно вам, — сказал я Лилле. — Но только говорите по-немецки и не беспокойтесь обо мне. Пока вы будете говорить, я займусь тем, что буду запоминать обстановку комнаты.

Лилла села рядом с г-жой Шредер и, взяв ее за руку, объяснила ей цель своего прихода.

Старая актриса слушала тихо и доброжелательно. И когда Лилла закончила, она сказала:

— Пожалуйста, прочтите мне что-нибудь по-немецки. Что вы знаете из классиков?

— Все.

— Начнем с «Коварства и любви».

Лилла положила руку на сердце — оно еще не билось так даже перед самыми представительными собраниями — и начала.

Я знал «Kabale und Liebe»  наизусть и мог слово за словом следовать за чтицей. И, несмотря на ее небольшие огрехи в произношении, казавшиеся мне почти незаметными, я был восхищен простотой и приподнятостью ее речи.

Госпожа Шредер слушала и постоянно делала ободряющие знаки.

Когда Лилла закончила, она сказала:

— Ну, а теперь что-нибудь в стихах.

Лилла прочитала отрывок из «Мессинской невесты».

— Хорошо!.. Отлично! Браво! — воскликнула г-жа Шрёдер, выслушав. — Теперь «Маргариту за прялкой» — и все.

Лилла села, повернулась к стене и прочитала всю песню, которая начинается словами: «Meine Ruh ist hin» («Ушел навечно мой покой»), с такой печалью, с такой проникновенной грустью, что у меня на глазах выступили слезы и на этот раз я не сдержался и начал аплодировать.

Госпожа Шредер внимательно слушала: она понимала, что ее слова будут приговором.

— Если бы вы пришли ко мне, чтобы услышать комплименты, мое дитя, то я с удовольствием скажу — это просто отлично.