|
Теперь мы молились только о том, чтобы она дотянула до конца шторма. Вацлав орал, что надо было ставить кливер, а не штормовой стаксель, и обзывал первый носовым платком. — Помолчи! — прикрикнул Жан. Что либо менять было уже поздно. Двое суток мы практически не ели. В шторм не поготовишь: то мучаешься с парусами, то выкачиваешь воду из трюма. В довершение всего у нас сломалась помпа. Но, слава Богу, из шторма вышли живыми, хотя и потрепанными. Правда, яхты сопровождения разметало по морю, и мы их потеряли. Потом Вацлав заметил, что бывает и хуже, мы, в общем-то, легко отделались. В ураганы ветер бывает и сто семьдесят узлов. Подумывали о том, не зайти ли на Мальту ремонтироваться. Парус не критичен, это не регата. Два штормовых стакселя не заменят большого, но по спокойной погоде можно поставить геную. А вот состояние мачты пугает. Еще одного шторма она точно не выдержит. Ночью небо, постоянно закрытое то тучами, то частицами пепла от многочисленных извержений, вдруг очистилось. Над нашей хромой мачтой слегка покачивался и отражался в глади моря Юпитер. Полный штиль. Так иногда тяжелобольной вдруг приходит в себя перед смертью, но только чтобы успеть попрощаться. Это чистое небо, полное звезд, напоминало последнюю вспышку сознания перед концом. Мы все вылезли на палубу. Вацлав стоял на носу, курил, как заправский капитан, и трепался с Антуаном и Ришаром. Жан расположился у мачты любоваться небесами, а Олег сидел на корме и наигрывал на гитаре, чем живо напомнил мне Диму Раевского. Настроил, пробежал пальцами по струнам и наконец начал петь: На зеркальный мираж, в даль, за облачный кряж, все идут пилигримы. Если б я был пророк, я сказал бы вам: будьте любимы! Это так же легко, как смеяться, и, кто бы ты ни был, Жизнь похожа на фарс с эпилогом в безоблачном небе! [152 - Стихи Ларисы Бочаровой.] Голос совсем другой, выше и чище. Поставленный голос. Я плюхнулся рядом с Олегом. — Ты давно с государем? — спросил он. — Около месяца. — А до того? — До того была совсем другая история. Я посмотрел на его руку, которой он перебирал струны. Вероятно, его фальшивый Знак представлял собой смываемую татуировку, поскольку побледнел после двухдневного шторма и утратил два щупальца из трех. Олег проследил за моим взглядом. — А-а! Я его совсем сотру. Теперь в этом нет необходимости. Да и была ли? У государя его не было никогда — значит, такое возможно. Все наша слабость. А у тебя что, татуировка? — Не совсем. — А что не сотрешь? — Это оказалось очень сложным делом. Месяц пытаюсь. — Олежа, отстань от него! — окликнул Плантар. Тут я сообразил, что мы говорили по-французски. Конечно, как же Белозерский мог посметь говорить при «государе» на непонятном ему языке. — Ну почему же? — усмехнулся я. — Я вовсе не собираюсь скрывать, кто я на самом деле. Олег, тебе мое лицо никого не напоминает? Он задумался. — У Антихриста был один апостол, Петр Болотов. Вы немного похожи… Он запнулся. Совпадали не только внешность, но также имя и национальность. Видимо, он вспомнил и фразу Марии, и в мозгах у него замкнуло. На лице Олега отразилось понимание, и челюсть у него отвисла. Я наслаждался произведенным впечатлением. Жан укоризненно смотрел на меня. Да, конечно, это форма гордыни — ввести своего собеседника в состояние отвисшей челюсти, несмотря на то что ошарашенный после этого явно будет относиться к тебе хуже. |
