|
ГЛАВА 5 Мне снился все тот же надоевший сон. Крест, я на кресте, и долина Монсальвата передо мною. Сон сопровождало четкое ощущение, что я должен что-то сделать, что-то очень важное, от чего все зависит. Я отрекся от Эммануила. Что еще? Разве этого мало? «Отрекись от себя!» — пришел ответ. Я повернул голову и увидел, что крест не один: рядом со мной распяты еще два человека. А холмы у замка превратились в пустыню под звездным небом. Один из распятых рядом со мной издевался над другим: «Ну спаси же нас, если ты Сын Божий, сойди с креста и подай нам руки!» — Неизвестно, достойны ли мы этих рук, — с трудом выговорил я. — Он невиновен. Только мы виновны. Господи! Вспомни обо мне! Я пред тобою. И душа моя в твоих руках! По-моему, я потерял сознание на краткий миг, но за этот миг два соседних креста исчезли, а у края небес появился лазурный оттенок: близился рассвет. Там высилась огромная скала с крутыми склонами и пологой вершиной, похожая на перст, указующий в небеса. Ко мне шел человек от того самого рассветного края неба. Эммануил? Нет. Белое платье слегка развевается по ветру, легкая походка — ноги словно не касаются земли, — золотые волосы. Тереза! Она подошла, взглянула на меня, запрокинув голову, и протянула мне руку. — Пойдем, Пьер! Вокруг нее разгорался теплый свет, который подобрался к подножию креста, поднялся и поглотил меня. Боль ушла, оставшись только в Знаке на правой руке и на том же месте на левой, словно там были раны от гвоздей. Я спустился к ней по ступеням из золотого сияния, словно не было ни гвоздей, ни веревок, и мы пошли к рассветному небу. К горе, пронзившей восток небес, с вершиной в кольце белого тумана. Рассвет был феерическим. Алые и золотые облака у края озера лазури, как берега райской земли. Тереза вела меня к скале, золотой, как окружающее нас сияние. Я оглянулся и увидел, что туда же идет множество людей, со всех концов света, по разным дорогам. — Осталось только подняться, — улыбаясь, сказала Тереза. Когда я проснулся, у меня было так хорошо на душе, что, выйдя из палатки, я искренне удивился, что небо по-прежнему темно-серое, а не сияет золотом и лазурью, как в моем сне. Словно вся моя жизнь прошла во тьме, а теперь под этим мрачным небом, на заснеженной умирающей земле я наконец выбрался к свету. И свет пронизал меня. Был внутри и вовне, как во время молитвы в палатке Хуана де ля Крус. Эммануилова печать при этом болела по-прежнему, даже хуже, и не исчезла боль во второй руке. Я списал это на психологические последствия сна, все же меня там распинали. Перед палатками уже горел костер. Возле него сидел князь Белозерский и наигрывал на гитаре. — Олег! Как же я рад, что ты жив! — сказал я. Я подумал о том, что рай — это люди. Когда ты в раю, климат не важен. Если в райских садах гуляют истинные святые — сами райские сады уже архитектурное излишество. Я сел к костру, снял перчатки и протянул руки к огню. — Что у нас на завтрак? — Овсянка, — вздохнул Олег. «На воде и без сахара», — про себя добавил я и улыбнулся. Когда ты в раю, еда, в общем-то, тоже не важна. Олег поднял глаза от струн и как-то странно смотрел на мои руки. Наконец спросил: — Что у тебя с руками? — А что? Я довел до совершенства привычку не смотреть на руки, так что мне удавалось не делать этого даже за едой. — У тебя стигматы. |
