Первый месяц (или полтора) в Америке Мария-Елена была слишком ошеломлена и не могла ни о чем думать, а город Стокбридж в штате Массачусетс казался ей чужой планетой в иной солнечной системе. Да и солнце здесь тоже было совсем другим. Постижение наук (как делать покупки в этих магазинах, как ездить по дорогам, как жить в этом доме) давалось ценой огромных умственных усилий, требовало такой сосредоточенности, что Мария-Елена даже не решилась бы назвать эти недели счастливыми: на счастье не оставалось времени. В суматохе она даже не сразу заметила, что потеряла Джека.

Теперь-то она поняла, что стряслось. Там, в Бразилии, половое влечение, будто радиоглушилка, подавило все остальные свойства личности Джека. Но это влечение, расцветшее на чуждом Джеку экзотическом фоне, сошло на нет, как только он вернулся в привычную, более цивилизованную обстановку. В Стокбридже его страсть к ней ушла в песок так же быстро и необратимо, как уходит из треснувшего бассейна вода. И на месте угасшей страсти не осталось ничего.

Похоже, Джек ее не любил, не имел с нею ничего общего, не выказывал ни расположения, ни неприязни, незамечал ее присутствия. Никакой телесной близости теперь не было и в помине, и немногочисленные попытки Марии-Елены воспламенить его прежней страстью завершились унизительным провалом (как же нежно и любезно он отбояривался от постели!), поэтому вскоре она сдалась, а иных подходов к Джеку найти не смогла.

Джек возобновил свои исследования в массачусетской медицинской лаборатории, и все его интересы свелись к работе и общению с сослуживцами. Он не возражал открыто против присутствия в доме Марии-Елены, позволял ей стряпать и стирать, но если бы она вдруг уехала, Джек тотчас нашел бы другую служанку. Правду сказать, ему было бы проще завести домработницу, которая не лезет в его спальню по ночам.

В каком-то смысле ей было бы легче понять его и ужиться с ним, если бы Джек нашел себе другую женщину. Но не тут-то было. И, возможно, этого не произойдет никогда. Джек был добрым и славным малым, просто ему недоставало плотского начала, а работа поглощала его целиком. Необходимая Джеку светская жизнь ограничивалась выездами «в поле» и болтовней с сотрудниками. Внезапные вспышки страсти были очень редки и приятны, но после них не оставалось ни воспоминаний, ни сожалений об их мимолетности.

Хуже всего было вот что. Похоже, Джек даже не помнил, чем именно привлекла его Мария-Елена. И теперь она знала, что он согласился на брак с ней благодаря все тому же укоренившемуся в его душе любезному пофигизму. Вот почему она сумела осуществить свой замысел. Какая умница!

Эх, если б только она могла поговорить с его первой женой, этой таинственной женщиной, жившей в Портленде, штат Орегон, в трех тысячах миль отсюда. Неужели она пережила то же самое? Джек внезапно заметил ее тело, впал в любовный раж, истощился и вновь вернулся к своему прежнему ленивому существованию (за тем исключением, что у них родился ребенок). А жена больше не могла сносить его мягкое и любезное безразличие.

Как восприняла бы такое положение дел американка? Мария-Елена вконец растерялась. Житейский опыт был бессилен подсказать ей, как вести себя с равнодушным мужчиной. В ее стране на страстях держался весь чувственный мир человека, хорошо это или плохо. Когда Мария-Елена встретила Пако, это было подобно столкновению двух грозовых фронтов над джунглями, а когда они расстались, буря бушевала еще яростнее. Их любовь была кровопролитной в прямом и переносном смысле, и если в конце концов Мария-Елена была вынуждена признать, что Пако ненавидит ее, это стало следствием войны, а не великого оледенения.

Когда она пела и ощущала отклик слушателей, это тоже была страсть. Недолгое время ей довелось быть последней представительницей южноамериканской песенной традиции со всей ее мощью; Мария-Елена достигла едва ли не того уровня чувственного напряжения, на котором пела Эдит Пиаф, а в зрелищном отношении почти сравнялась с Лайзой Минелли, только ее концерты были исполнены чисто иберийского духа.