– Если вы меня высадите, я смогу вернуться назад пешком, – продолжала Мария-Елена.

Все принялись отговаривать ее – и миловидный белокурый спаситель, и смазливая женщина за рулем, и этот самый тощий из людей, сидевший впереди рядом с водительницей. Они твердили, что у нее рассечен лоб, что кровь еще идет, что рану следует обработать.

– До больницы каких-то две мили, – сказала водительница.

– Вот именно, – подтвердил тощий мужчина.

– Я не хочу, чтобы вы из-за меня делали крюк. Пожалуйста, позвольте мне вылезти…

Тощий мужчина рассмеялся, закашлялся, повернулся к Марии-Елене и с улыбкой сказал:

– Никакого крюка. Боюсь, я живу в этой больнице.

Только теперь она по-настоящему посмотрела на него. Он говорил по-английски с акцентом – возможно, более заметным, чем ее собственный, но совсем не похожим. Поляк? Да еще тощий какой. И как натянута полупрозрачная серо-синяя кожа на черепе. Уже зная правду, Мария-Елена тем не менее спросила:

– Вы врач?

– Нет, я птица поважнее, – вновь улыбнувшись, ответил мужчина. – Я – знаменитый больной.

– Очень сожалею, – молвила Мария-Елена, внезапно почувствовав смущение.

– Вам-то о чем сожалеть? – проговорил мужчина. – Давайте уж лучше я буду горевать за нас двоих.

Такая проказливая речь в устах живого скелета звучала дико. Но вот человек посерьезнел и, повернувшись, выглянул в заднее окно машины.

– Будь у меня силы, я бы маршировал вместе с вами, – сказал он.

Мария-Елена тотчас сложила два и два.

– Так все дело в мирном атоме? Он и есть виновник вашего недуга? – спросила она.

– Мирный атом, – эхом повторил мужчина, как будто в этих словах заключалась шутка, понятная лишь ему одному.

– Григорий был в Чернобыле, – бесцветным голосом проговорила водительница.

К горлу Марии-Елены подкатил комок, она почувствовала удушье, утратила дар речи. Она даже не знала, как назвать захлестнувшее ее чувство. Мария-Елена протянула руку и положила ее на костлявое (очень костлявое) плечо Григория.

Он оглянулся и одарил ее улыбкой. А потом, желая ободрить женщину, мягко сказал:

– Ничего, я уже успел смириться.

18

Спустя сорок пять минут Сьюзан и Энди Харбинджер катили по Таконик на юг, к Нью-Йорку. Сьюзан до сих пор толком не понимала, почему так вышло.

В больнице Григорий принял на себя заботы о миссис Остон (впрочем, это оказался исследовательский центр, а не обычная больница, и здесь не было отделения неотложной помощи). Наконец он ухитрился найти врача, готового осмотреть и перевязать рану миссис Остон. Врач этот, разумеется, был слишком большим светилом, чтобы заниматься такими пустяками, но проявил отзывчивость. Да оно и неудивительно: здешние работники относились к Григорию по-дружески, были с ним очень предупредительны и охотно помогали во всем.

Тем временем еще один врач отвел Сьюзан в сторонку и сообщил, что намеченная на завтра прогулка с Григорием не состоится.

– Григорий еще об этом не знает, – сказал врач, – но завтра с утра мы начинаем новый курс лечения. Первые несколько дней он будет сопровождаться неприятными ощущениями. К следующей субботе состояние Григория, надеюсь, улучшится, но завтра ему придется несладко.

– Бедный Григорий.

– Вы уже знаете, как это делается, Сьюзан, – ответил врач. – Иногда мы вынуждены причинять ему боль, ибо в противном случае он попросту умрет.

– Вы не хотите, чтобы я сказала ему про завтра?

– Зачем лишать его ночного сна?

Итак, Сьюзан солгала Григорию.