«Если он норовит подцепить меня, – подумала девушка, – то такой способ выглядит весьма странно». Она метнула на Энди быстрый взгляд, пытаясь прочесть, что кроется за этой дружелюбной миной. Но его улыбка была непроницаема. Сьюзан опять устремила взор на дорогу. Энди смутно напоминал ей то ли какого-то другого человека, то ли о каком-то событии. Кого же? О чем?

Михаил! Не помню, как его фамилия. Михаил, тот обходительный экономист, которого я повстречала на вечеринке в Москве, в тот же день, когда впервые увидела Григория и когда все началось.

Словно читая ее мысли, Энди проговорил:

– Ваш русский друг… Григорий, кажется?

– Да, Григорий.

– Полагаете, он с вами согласится? Насчет демонстрантов. Что они должны сдерживать себя.

– Но я сказала вовсе не это! Что значит, сдерживать себя? – Она не на шутку рассердилась на Энди за то, что он так переиначил ее слова.

– Извините, – молвил он, пытаясь загладить обиду улыбкой. – Я и впрямь не так выразился. Я вот о чем хотел спросить: как вы думаете, станет ли Григорий на сторону демонстрантов, если они прибегнут к насилию?

– Да, думаю, станет, – неохотно, но честно ответила Сьюзан. – Полагаю, он с ними согласится. Он даже сказал так, прежде чем вы сели в машину. Когда мы приближались к демонстрантам, он заявил: «Они совершенно правы». – Сьюзан снова взглянула на Энди, увидела на его лице сочувствие и сказала: – Знаете, Григорий почти никогда не злится. Прямо удивительно. Ведь у него столько причин для злобы.

– Жизнь – штука несправедливая, – заметил Энди.

– И это само по себе несправедливо, – ответила Сьюзан, не обращая внимания на холодок в его голосе.

Энди рассмеялся и снова заерзал на сиденье. Глядя в лобовое стекло, он спросил:

– Как вас вообще угораздило встретиться с ним? Просто удивительно.

– Даже более удивительно, чем вы думаете.

– Правда? – похоже, ему вот-вот станет любопытно. – Как же это произошло?

Сьюзан рассказала ему о водочном конкурсе, о своей поездке в Москву, о неожиданном приглашении на вечеринку, устроенную организацией, о которой она дотоле ничего не знала, рассказала о внезапно подошедшем к ней неприкаянном человеке, о своих звонках из Москвы в медицинский центр Нью-Йоркского университета, о том, как они с Григорием выправляли паспорт и разрешение на выезд из России, о том, как он почему-то увлекся шуткотворчеством, когда Чернобыль убил его. И ведь он до сих пор выдумывает разные прибаутки, до сих пор отсылает по факсу эти несмешные шутки на заданную тему русскому Джонни Карсону. Несмотря на болезнь, которая подтачивает его организм, как детский язычок подтачивает шарик мороженого.

Время от времени Энди Харбинджер задавал вопросы, выказывая любопытство, побуждая Сьюзан продолжать рассказ. Так они проехали полпути. Но в конце концов тема была исчерпана, и после недолгого молчания Энди задумчиво проговорил:

– Это не просто жалость, верно? Ваши чувства к нему.

Жалость? Порой этот человек выказывал необычайные чуткость и проницательность, но иногда бывал страшно несправедлив, почти жесток («Жизнь – штука несправедливая», «Это не просто жалость, верно?»), и Сьюзан даже не знала, что ему отвечать. Неужели он не понимает, какое пренебрежение сквозит в его речи? Можно подумать, что человеческая жизнь и чувства не имеют никакого значения.

Она действительно не знала, что ему сказать, поэтому молчание затягивалось. Сьюзан неожиданно поймала себя на том, что слышит собственное дыхание. Наконец Энди мягко проговорил:

– Я знаю, что это, Сьюзан. Вы влюблены в него и жалеете об этом.