По натуре он был настоящим отшельником, бродягой. Со времен голодного детства он на всю жизнь сохранил в душе глубокое и устойчивое презрение к «господам», которые олицетворяли для него социальную несправедливость и черствость мира богатых, так омрачавшую жизнь его родителей. Он с насмешкой относился к тупицам, занимавшим высокие посты, — их ему часто приходилось встречать в медицинских колледжах и музеях — и был в обращении с ними ироничен и хитер. Позднее, когда он поселился в Южной Африке, но продолжал там кочевать в поисках дела своей жизни, пока не посвятил себя целиком изучению ископаемых рептилий и млекопитающих пустыни Карру, его злой язык и изворотливость нередко затрудняли ему доступ к материалам, с которыми он хотел бы работать. Если ему это все же удавалось, то потом иногда появлялись слухи, что после его осмотра в коллекции недостает того-то и того-то. В результате Бруму одно время запрещали пользоваться фондами Южноафриканского музея.

Знания Брума об ископаемых остатках были необыкновенно глубокими. Они базировались на сочетании логики с безошибочной памятью, страстной увлеченностью и интуицией: он обладал врожденным чутьем, которое подсказывало ему, что к чему подходит, кто от кого произошел и что нужно сделать, чтобы правдоподобно воссоздать облик животного по одному фрагменту. Брум подрабатывал на стороне, продавая окаменелости Британскому музею. Когда его отношения с этим учреждением несколько осложнились, он обратился к Американскому музею естественной истории в Нью-Йорке, но был обвинен в торговле предметами, которые не были его законной собственностью.

Проблемы, которые поставил перед учеными пилтдаунский человек, становятся очевидными при сравнении его с Homo erectus и современным Homo sapiens. Пилтдаунский череп по форме и величине сходен с черепом современного человека и вовсе не похож на череп Homo erectus. Однако по строению нижней челюсти пилтдаунский человек был гораздо примитивнее как Homo erectus, так и Homo sapiens. Прямоугольные очертания нижней челюсти и огромные заостренные клыки сближали его с крупными человекообразными обезьянами. Пилтдаунская находка производила впечатление состоящей из двух произвольно объединенных вместе частей — человеческого черепа и обезьяньей челюсти Как выяснилось, так оно и было на самом деле.

И вот этот колючий, непредсказуемый человек, пользовавшийся в британской палеонтологии сомнительной репутацией, был единственным, кто открыто поддержал Дарта в 20-х годах. А сам Дарт все эти годы продолжал забавляться со своей находкой. Он скоблил, царапал, откалывал кусочки и после четырех лет кропотливой работы смог отделить нижнюю челюсть от верхней и впервые взглянуть на жевательную поверхность зубов. Это еще больше убедило его в справедливости первоначального диагноза — в том, что ископаемое существо относится к гоминидам. Но Кизс, холодный и надменный, не сдавал своих позиций. Он продолжал настаивать, что утверждения Дарта лишены всяких оснований.

Справедливости ради следует сказать, что Кизс в тот момент стоял перед ужасной дилеммой, не имевшей ничего общего ни с Дартом, ни с его «бэби из Таунга». Не только он — все британские палеоантропологи ломали головы над интерпретацией ископаемых находок, которые они тщательнейшим образом изучили, но не могли понять их смысла. Перед ними были муляжи и фрагменты костей гейдельбергского и яванского человека, постепенно собранные в двадцатом веке. Все они указывали на то, что по объему мозга наш предок значительно уступал современному человеку; и чем дальше в глубь веков, тем меньше и примитивнее — ближе к обезьяньему — становится мозг.