Между тем, взрослые при помощи лесника Ивана выбрали место для маевки. Туда же и отправилась и телега с посудой и провизией. Молодежь пошла собирать хворост для костра в глубину леса, и мы, дети, тотчас же присоединились к ней.

Понемногу наступили сумерки. Солнце утонуло за вершинами сосен. В чаще леса стало темно. В десятом часу развели костры. Стали печь картошку, варить пшенную кашицу, как это делают дровосеки на работе в лесу. Но вряд ли кто из гостей отведал этой перегоревшей кашицы и уже совершенно обуглившейся картошки. Зато нам, детям, они понравились гораздо больше тех изысканных закусок и всяких консервов в баночках, которые были доставлены сюда в лес, на телеге.

К десяти часам стало совсем темно в лесу, и яркий огонь костра среди мрачных таинственных великанов дубов и сосен казался каким-то фантастическим зрелищем. Прислуга разостлала ковры на траве неподалеку от огня. Поверх одного из них положили скатерть. Уставили этот импровизированный стол закусками винами, и пир начался…

— Не скажешь, не скажешь, не скажешь?

— А я тебе говорю, что скажу.

— А я говорю, что не скажешь!

— А вот увидишь и услышишь.

— Ой, Люсенька, не хвались даром, струсишь…

— Ага, когда так… — Я смериваю уничтожающим взглядом Лили, которая шепотом вот уже несколько минут спорит со мною о том, что мне не подойти ни за что к Липочке и не спросить у нее самой простой и самой обыкновенной вещи: привязная у нее коса или своя. Я и моя достойная собеседница имеем основание думать, что Липочкина коса — фальшивая, как думала также прежде и тетя Муся, не стеснявшаяся высказывать свое мнение вслух, как думают и городские кумушки. Что коса фальшивая — за это говорит еще и неравномерность Липиных волос. Внизу коса — толстая, а на темени и висках совсем обыкновенные волосы, не густые и не жидкие, как и у нас грешны к. Так почему бы и не сказать ей этого? Почему бы не сконфузить эту противную «звонилку»?… Хоть раз, по крайней мере, не будет глупо хохотать, а смутится, растеряется, покраснеет… Вот то будет славно! Смутится и покраснеет — куда как хорошо!

Не рассуждая больше, я решительно поднимаюсь с ковра, на котором сидели мы, дети, под начальством мисс Гаррисон и madame Клео (моя Ганя, сидит между папочкой и тетей Мусей среди гостей) и храбро направляюсь в сторону Липочки, которая находится в кругу молодежи и глупо смеется по своему обыкновению на каждую шутку, совершенно не в зависимости от того, остроумна та или нет.

Взглядом бойца, готовившегося к битве я осматриваю предстоящее мне поле действия.

Пока что обстоятельства складывались великолепно. Папа, Ганя и тетя Муся сидят в отдалении между более солидными гостями: капитанской тещей, полицмейстером и казначеем. Около Липочки же теснятся, три «казначейши» как называют в городе барышень Степановых, два молоденькие подпоручика и молодожены, воркующие между собою как голубки.

Я решительным шагом направляюсь к этому кружку. Ничего не подозревавшая Липочка вскидывает на меня смеющимися глазами:

— Ну, что развеселились хоть немного, Люсенька? Ха, ха, ха, — обращается она ко мне со своим «хроническим» смехом, очевидно, не подозревая ни малейшего злого умысла с моей стороны.

Я взглядываю в сторону Лили, не перестававшей следить за мной издалека жадным любопытным взглядом, и, как бы приглашая ее в свидетели посмотреть на то, что сделает храбрая умница Люся, киваю ей головой. Потом, снова перехожу глазами на круглое смеющееся лицо Липочки.

— Почему, однако, у вас такой торжественный нынче вид, Люся? — с тем же своим обычным смехом обращается ко мне Липочка.