Он проводил ее к машине и снова удивил ее на прощание. Когда их руки сошлись в пожатии, он вдруг сказал:

— Мы еще с вами встретимся. Я хочу вас видеть. И я чувствую, что мы еще не все сказали друг другу.

И когда ее машина отъехала, она испытала такое же чувство. Да, она еще непременно встретится с ним, с этим человеком, так задевшим ее воображение, — с Патом Глендоном, королем боксеров, Лютым Зверем.

В тренировочной Пата уже ожидал злой и растерянный Стюбнер.

— Ты зачем меня выставил? — сердито спросил он. — Теперь нам конец. Черт знает что ты натворил! Главное, никогда раньше ты не разговаривал с репортерами наедине. Вот увидишь, что будет, когда напечатают интервью!

Глендон взглянул на него спокойно и насмешливо, повернулся было к двери, но передумал и остался.

— Никакого интервью не напечатают! — сказал он.

Стюбнер удивленно поднял брови.

— Я сам ее просил, — объяснил Глендон.

Стюбнера просто взорвало:

— Так она и откажется от лакомого кусочка!

Глендон смерил его ледяным взглядом, и голос его зазвучал резко и неприятно:

— Сказано — не напечатают. Она мне обещала. Вы что же, хотите сказать, что она лжет?

Древний ирландский огонь вспыхнул в его глазах, кулаки бессознательно сжались в страстном гневе, и Стюбнер, знавший силу этих кулаков и характер этого человека, уже ни в чем не посмел сомневаться.

В тот вечер, когда был назначен матч, Мод Сенгстер решилась на поступок, уже окончательно нарушающий всякие правила приличия, хотя никто о нем не разболтал и общество шокировано не было. Сотрудник редакции провел ее под своим покровительством на место у самого ринга. Волосы и лоб она спрятала под широкополой мягкой шляпой, а длинное мужское пальто закрывало ее всю до самых пят. В густой толпе никто ничего не заметил, и даже газетчики, хотя и сидели на скамьях прессы, прямо против Мод, совсем не узнали ее.

По новым правилам, никаких предварительных выступлений не полагалось, и не успела Мод сесть, как рев и аплодисменты встретили появление Ната Пауэрса. Он шел по проходу, окруженный секундантами, и девушка почти со страхом смотрела на его огромную тушу. Но он, ухмыляясь бурным приветствиям публики, нырнул под канат с такой легкостью, будто весил вполовину меньше. Красотой он похвалиться не мог. Все в нем напоминало о его профессии, о присущей ей зверской грубости — и расплющенные уши и сломанная переносица, — видно, хрящи были так исковерканы, что никакое искусство хирурга не смогло бы восстановить форму носа.

Снова взрыв аплодисментов и крики — это приветствовали выход Глендона. И Мод с волнением следила, как он нырнул под канат в свой угол. Прошла скучная церемония представлений, взаимных приветствий и вызовов, и только тогда боксеры сбросили халаты и в одном трико встали лицом к лицу. Сверху их заливал яркий свет юпитеров — готовилась киносъемка; и, смотря на обоих противников, так непохожих друг на друга, Мод угадывала чистокровную породу в Пате, а лютого зверя — в Пауэрсе. Оба как нельзя лучше воплощали эти два понятия. Глендон — безукоризненно сложенный, с тонким лицом, весь плавный, мощный, прекрасный; и Пауэрс — почти бесформенный, узловатый, густо поросший шерстью.

Когда оба застыли в позиции перед камерой кинооператора, Глендон случайно посмотрел под канат и остановил взгляд на лице девушки. И хотя он ничем не подал виду, сердце у нее дрогнуло, — Пат явно узнал ее. Но тут прозвучал гонг, распорядитель крикнул: «Время!» — и бой начался.