|
Славу корононосца Карла затмить хотел? Тебя, наш голубь, в Швеции ждет участь не менее печальная, чем здесь, в России. Ты или отравлен будешь тайно, или же по приказу Карла по вые твоей пройдется острый ножик. Ты, брат Мартин, сделал свое дело, и никому уж таперя не нужен. Война развязана, Нарвское сражение проиграно, Карл, я знаю, вскоре разделается с Августом, союзником, коего ты вероломно втянул в войну. А ежели узнает Август, что какой-то Шенберг стал причиной его бедствий? Да он тебе башку открутит, где бы ты ни жил. Видишь, в скольких капканах застряли все ручки твои и ножки. Позавидовать тебе, возможно, мог бы токмо тать, приговоренный к отсечению главы.
Потухшим, мертвым взором смотрел Лже-Петр куда-то в угол комнаты. Теперь ему казалось, что он, тщеславец, стремившийся добиться славы на поприще интриги, к которой его призвало сходство с царем Петром, явился несчастной жертвой политических затей хозяев из Стокгольма. Его судьба, описанная Шереметевым, выглядела вполне правдиво. Майору оставалось лишь одно. - Фельдмаршал, - обратился он к Шереметеву, впервые называя его столь пышным титулом - хотел подольститься к воеводе. - Если бы я попросил вас оставить меня всего на пять минут, то веревка, нет, даже мой галстук, помогли бы распутать мой... житейский узел другим узлом. Но... но офицеру не пристало пользоваться столь позорными способами самоубийства. Прошу вас, оставьте пистолет или, по крайней мере, нож, и вы, уверен, вознаградите себя за причиненный мной позор своей стране, избавите себя от необходимости ломать кому-то кости на колесе, сажать меня на кол. Господин Репнин все записывал исправно, и народу Московии будет известно, кто привел её к такому вот концу... И Шереметев, и Меншиков, и князь Репнин, услышав искренность в словах того, кого они ещё совсем недавно готовы были истерзать, замучить злейшей казнью, посмотрели на Шенберга с сочувствием. Сейчас в этом изувеченном пыткой человеке, столь похожем на их государя, виделся солдат, преданный своей родине, и все поверили в искренность его просьбы. Но Шереметев молчал недолго. Положив руку на обнаженное плечо майора, он сказал: - Сынок, долг ты свой перед королем выполнил отменно. Послужи-ка ныне и России. Выбирай между жестокой казнью в Москве, отравой или кинжалом в Стекольном, или... царскими палатами московскими. Покуда не подрастет царевич Алексей, надобно тебе побыть царем... Шереметев остановился. То ли не хватало ему красноречия, чтобы его мысли скорей дошли до разума шведа, то ли сам он покамест не придумал, на что его стране может пригодиться самозванец... Но он все же продолжил: - Вот ты... швед, но я уверен, что управлять такой державой, как Россия, куда милей, чем быть вертушкой в чужих руках. Так вот же, Мартин будь за нас! Чего лишишься ты? Сомнительной славы проходимца? Пройдохи, ненавидимого и здесь, и там? В России мы обещаем твоей особе неприкосновенность, возможность пользоваться положеньем, привилегиями и казной, но, как то и было, в разумных, обоснованных пределах. Это раз... Войну, тобой затеянную, мы, народ российский, продолжим, ибо не токмо позор смыть её хотим, но и доставить, коль предлог нашелся, державе нашей прибыток в прибалтийских землях. Ты же будешь наш полководец, ибо так заведено в России, что властитель всей земли становится и полководцем. Шенберг молчал. Получалось так, что миссия, с которой прибыл он в Россию, принимала для его персоны какой-то странный оборот. Он, враг России, должен был стать во главе народа, желающего погибели его родной земли. С одной стороны, ничего другого не оставалось, ибо русские пообещали колесование и кол, но с другой - приходилось стать предателем, и это обстоятельство сильно огорчало майора Шенберга, ещё в кадетском корпусе читавшего Тацита. Но было и третье обстоятельство; оно как бы затуманивало два первых: майор снова превращался в царя Петра, но теперь уже не по указке шведов, не тайно, а со всеми правами, данными ему боярами, и тем положением, которое он обретал. |
