И в тупых, послушных глазах прапорщика застыло недоумение.

Петр направил коня к шатру Бориса Петровича. Часовой, что стоял у полога, то ли не признал в Петре царя, то ли приказ фельдмаршала настолько уж был строг, что не подчиниться караульный не посмел. Сказал:

- Не велел впускать. Еще почивать изволють...

- А я вот возьму да и пройду... - соскочив с седла и кидая поводья часовому, ледяным тоном сказал Петр.

В шатре было темно. Оконца призанавешены. Слышался длинный, с подсапываньем и с прихлебами храп. Петр подошел к широкой фельдмаршальской постели. Рядом с уже седоватой головой Борис Петровича узрел женскую головку со взбитыми, распущенными по подушке густыми прядями.

- Борис Петрович, а Борис Петрович, - несильно потолкал Петр Шереметева в плечо, - а Нотебург-то не проспишь? Гляди, слава-то другим достанется.

- Да пошел ты к черту, - с зевком, сквозь сон промолвил Шереметев. Катюша, принесла бы квасу - душа, как в огне адском, пылает со вчерашнего.

Женщина, будто и не спала, ловко, не стесняясь постороннего мужчины, в одной коротенькой рубахе спрыгнула с постели, зачерпнула ковшиком в бадейке и протянула квас с улыбкой Шереметеву, говоря:

- Кушай, свет мой, кушай, полегчает...

Но только Шереметев, опорожняя ковшик, стал задирать подбородок и поднимать глаза, как увидел фигуру стоявшего Петра. Не разглядел вначале в нем царя, крикнул:

- Кто таков? По какому праву в фельдмаршальский шатер вломился? Караульный!

Но Петр сказал сурово:

- Долго почивать изволишь, господин фельдмаршал! Али с Ивашечкой Хмельницким вчера премного воевал? Государя своего не признаешь?

Борис Петрович испуганно вскочил на постели. Прокричал:

- Катька! Вон из шатра! Вестовой, штаны, камзол, кафтан неси! Что ж, сволочи, не доложили, что прибыл государь? А ведь ты, Петр Лексеич, курьером свои предупреждал: приеду с войском в лагерь токмо через три дни. Что ж, все дела на Ладоге управил?

Петр, улыбаясь, присел на краешек кровати, трубку достал, стал набивать, долго молчал, а потом сказал:

- А я не с Ладоги к тебе, Борис Петрович, а из Ковни.

- Как... из Ковни? - изумился Шереметев, натягивая свои фельдмаршальские штаны.

- Да так вот... Семь дней без просыпу скакал, скольких лошадей загнал, а вот приехал же, да и поранее того, кто... с Ладоги.

Шереметев ничего не понимал, но пальцы, которыми застегивал он многочисленные пуговицы своего нарядного камзола, не слушались, будто превратившись в древесные сучки.

- Ничего я, ваше царское величество, из слов ваших уразуметь не в силах. Как из Ковни? Как из Ладоги?

Петр, не отвечая на вопрос, спросил:

- В лагере хоть кто-нибудь по-шведски понимает?

Шереметев пожал плечами:

- Есть один тут, Кениксеком звать, саксонский он посланник. Вроде по-свейски соображает.

- Ну так зови его.

Посланника Кенигсека, захотевшего своими глазами видеть штурм Нотебурга, ждали долго. Видно, важность и неприкосновенность своей персоны он осознавал вполне, поэтому вначале призавил парик, припомадил узенькие усы, облил себя духами. В шатер вошел петухом, но чуть увидел Петра, сразу низко закланялся ему, заулыбался, что-то забормотал по-немецки.

- Ты будешь Кениксеком? - спросил Петр.

- Я, ваше царское величество, - кланялся посланник, - с самого рождения.

- Шведский изрядно разумеешь?

- Вполне, как свой родной немецкий.

- Ну так вслух читай, что здесь прописано. - Из внутреннего кафтанного кармана Петр вытащил конверт, залепленный пятью зелеными сургучными печатями, и сказал, обращаясь уже к обоим: - Ты, Кениксек, и ты, Петрович, смотрите: чьи гербы на печатях?

Поочередно покрутили пакет в руках, и Шереметев, плечами пожимая, проговорил:

- Мнится, шведские гербы. Но что с того?

- Сам ломай печати! - Петр приказал.