Отрепьев довольно ухмыльнулся:

— Сам знаю, не льсти. Завтра вели от моего имени взять из казны двести тысяч для пана Мнишека и сто тысяч злотых брату моему Сигизмунду. Король давно их у меня просит. Мы хоть уже и дали ему немало, да пошлем еще, за его расходы. Ты, Ян, и повезешь.

* * *

Дождливым февралем встретил Рим иезуита Андрея Левицкого. В эту зимнюю пору вечный город серый и унылый.

В Ватикане на площади перед храмом Святого Петра, как всегда, попрошайничали нищие. Они стояли и сидели на камнях и плитах, мокли под дождем, и не было для них иной жизни, кроме этой.

У входа в храм три монаха-капуцина в темно-зеленых сутанах гнулись. Капюшоны у монахов на самые брови надвинуты, зорко сторожили железную кружку для подаяний. Иезуит Андрей прошел мимо. Братья из ордена святого Франциска, молодые, розовощекие, переругивались между собой, что-то не поделили.

Левицкий молитвенно сложил руки, нащупал зашитые в подкладку сутаны письма. Много верст проделал с ними иезуит, не снимал сутану ни днем ни ночью. На перекладных, от яма к яму провез их через мятущуюся русскую землю; в почтовых дилижансах пересек Королевство Польское и империю. Письма, писанные папе Павлу епископом Александром и царем московитов. Что в них, иезуит не знал, но он должен был доставить обе грамоты папе, и он это исполнил.

В папском дворце иезуита встретил монах, велел дожидаться. Ходил недолго. Едва Левицкий успел вспороть подкладку сутаны и извлечь письма, как раздался голос:

— О чем уведомляет нас брат Александр?

Вскинул иезуит голову, перед ним папский секретарь, кардинал Валенти.

— Сын мой, папа не может принять тебя, передай письмо мне.

— Святой отец, здесь письма от епископа Александра и царя московитов Димитрия.

Бледное, тонкое лицо кардинала не изменилось. Бесстрастным голосом он произнес:

— Ты привез радостные вести, Господь услышал наши молитвы и вразумил царя Димитрия.

Развернул письма, прочитал, поднял на иезуита удивленные глаза.

— Но брат Александр ничего не сообщает утешительного. И у царя Димитрия мы не видим даже намека на его желание сблизить наши церкви. Он, видимо, решил забыть свое обещание, данное нунцию Рангони в Сандомире, когда бродягой искал защиты и покровительства у нашей святой церкви… В этом письме царь Димитрий лишь сулит разбить неверных турок, и то в будущем. — Замолчал, снова уткнулся в письмо епископа. Оторвался, заговорил: — Упоминание брата Александра о победе московитов над султанским войском на Кавказе если и имело место, то нам о нем неизвестно… Я сообщу обо всем папе. Думаю, миссия брата Александра облегчится, когда в Москву прибудет верная дочь церкви нашей Марина Мнишек.

— На это и епископ Александр надеется, — поддакнул иезуит.

— Знаю, нелегко брату Александру, но не только слуга Божий он, но и воин церкви латинской! — и поднял палец. — Он исполнит, что ему поручено!

* * *

Утомительно тянулось время для великого секретаря и казначея Афанасия Власьева, дни долгие, однообразные, спад да ел — и нет иного дела. Дома это не заметно, а тут знай выглядывай, нет ли каких вестей из Москвы.

Побывал Власьев на свадьбе короля с австрийской эрцгерцогиней. Отстоял, отсидел — и конец.

Московский посол даже лицом сдал. Похудел, злой.

Воевода Мнишек как отбыл в Сандомир, так и жил там. Никакого намека не подавал, что собирается в Москву.

Декабрь минул и январь, а на исходе февраля, к огромной радости Власьева, наконец приехал от царя Димитрия шляхтич Бучинский, привез злотые королю и воеводе.

* * *

В столице войска Донского Черкасске на круге порешили слать на Русь обоз за хлебом и старшим назвали Корелу.