Лошадей перепрягли, и, когда кучер осведомился, куда господ везти, граф без малейших колебаний ответил:

– В Ла Фер.

Станционный смотритель не поинтересовался, есть ли у путешественников паспорта, кучер поехал по дороге вправо, и на следующее утро они уже были в Ла Фере.

Граф де Риббинг не скрыл от своего друга, что он беглец и изгнанник, тот пожал ему руку и поселил у себя. Граф прожил у него чуть ли не месяц. Однако, понимая, какой опасности он подвергает отважного коменданта, граф решил отправиться дальше, вспомнив о своем друге Колларе, которому когда-то продал Вилье-Элон. Он простился с комендантом и в одно прекрасное утро появился в Вилье-Элоне, где его приняли с распростертыми объятиями. Там он прожил год, затем снял себе дом в Вилье-Котре и прожил в нем еще три года.

Потом он отправился в Париж и там остался до конца своих дней.

Полиции ни разу не пришло в голову спросить, кто он такой и откуда приехал.

Изгнание из Брюсселя подарило графу чудесную почтовую карету, король Пруссии не потребовал ее обратно.

В своих мемуарах я описал влияние, какое виконт Адольф де Левен, сын графа де Риббинга, оказал на мою жизнь.

Однако вернемся к Марии Каппель.

5

Марии исполнилось пять лет, когда у нее появилась сестра. Вторую дочь мадам Каппель назвали Антониной и окрестили в тот же день, что и дочерей мадам Гара и мадам де Мартене. Трое крестин справили в один день, и Мария Каппель стала крестной матерью малютки Мартене, которую в честь матери назвали Эрминой.

Антонина имела счастье прожить свою жизнь незаметно, ничем не привлекая к себе внимания. Она вышла замуж за моего троюродного брата и удовольствовалась тем, что составила счастье своего мужа. Странное дело, но я не был знаком с ней и не видел ни разу в жизни.

Маленькая Мария Каппель оказалась страшно ревнивой, она мучительно переживала появление в семье второго ребенка, который неизбежно потребует любви отца и матери. Вполне возможно, что мадам Каппель была не совсем справедлива к своей старшей дочери и предпочитала Антонину Марии.

В 1822 году Марию постигло настоящее горе – умерла ее бабушка г-жа Коллар. Хотя надо сказать, что дед Коллар любил старшую внучку больше всех на свете. Барон Каппель – он стал к тому времени уже полковником – заметил несправедливость жены по отношению к Марии; он постарался, чтобы ребенок позабыл об этой несправедливости, но ребенок забывать не умел и всю жизнь о том сожалел.

В то время между моей матерью и г-ном Колларом возникло охлаждение. Когда речь зашла о выборе для меня жизненного поприща, матушка обратилась к г-ну Коллару и столкнулась с прохладцей, какой не ожидала встретить у старинного друга, всегда к нам расположенного и доброго.

Я уже рассказывал, как попал к герцогу Орлеанскому с помощью генерала Фуа. Г-н Коллар, благодаря своим родственным связям с его высочеством, мог, разумеется, сделать для меня, своего подопечного, то же, что сделал генерал Фуа, который и знаком-то со мной не был. Однако, с тех пор, как я получил место в секретариате принца, г-н Коллар осведомлялся обо мне всегда с большим интересом. Он до такой степени уверил меня в его интересе, что я, как только предоставился случай побывать в Вилье-Котре, взял ружье, застегнул гетры на все пуговицы и отправился, охотясь по дороге, с визитом к своему доброму опекуну.

Увидев меня, он улыбнулся своей доброй теплой улыбкой.

– А, это ты, мальчуган, – сказал он. – Добро пожаловать! Сейчас мы тебя угостим уткой.

– Почему уткой? – удивился я.

– Де Монрон тебе объяснит.